— Да.
— Хорошо. Не припомните ли, кому до кабаре приходилось одной оставаться у стола?
Джордж на минуту задумался.
— Кажется, помню, последней оставалась Ирис, а до нее Руфь.
— Вы помните, когда ваша жена выпила последний бокал шампанского?
— Дайте сообразить… она танцевала с Брауном. Помню, она вернулась к столу и сказала, что немного утомилась — он отменный танцор. Тогда же она выпила вина. Минуту спустя заиграли вальс — она танцевала со мной. Вальс — единственный танец, который доставляет мне удовольствие. Фаррадей танцевал с Руфью, а леди Александра с Брауном. Ирис сидела одна. Сразу же вслед за этим началось кабаре.
— Тогда давайте ей и займемся. Ирис полагалось какое-то наследство в случае смерти вашей жены?
Джордж раскрыл рот от изумления.
— Дорогой Рейс… не ерундите. Ирис всего-навсего ребенок, школьница.
— Я знал двух школьниц, совершивших убийство.
— Но Ирис! Она так любила Розмари.
— Не кипятитесь, Бартон. Она имела возможность убить Розмари. Я хочу знать, имела ли она для этого причину. Кажется, ваша жена была довольно богатой женщиной. К кому перешли ее деньги — к вам?
— Нет, они перешли к Ирис — на правах опеки. Он дал необходимые разъяснения, которые Рейс внимательно выслушал.
— Забавная ситуация. Богатая сестра и бедная сестра. Тут многие девушки посчитали бы себя ущемленными.
— Но только не Ирис.
— Возможно — но у нее был совершенно определенный мотив. Намотаем это себе на ус. У кого еще могли быть мотивы?
— Ни у кого — абсолютно ни у кого. Уверен, у Розмари не было ни единого врага. Я этим специально занимался… спрашивал… пытался выяснить. Я даже снял дом рядом с Фаррадеями, чтобы…
Он замолчал. Рейс взял свою трубку и начал ее вычищать.
— Мой юный Джордж, не лучше ли будет, если вы мне все подробно расскажете?
— Что вы имеете в виду?
— Вы что-то утаиваете — это и за версту видно. Ваше право охранять репутацию жены… Вы пытаетесь выяснить, была она убита или нет, и если это имеет для вас значение — тогда выкладывайте все начистоту.
Наступило молчание.
— Хорошо, — сдавленным голосом сказал Джордж. — Вы правы.
— У вас есть основания считать, что ваша жена имела любовника, да?
— Да.
— Стефан Фаррадей?
— Не знаю! Клянусь вам, не знаю! Может быть, он, а может быть, и Браун. Поди разберись. Черт побери.
— Скажите, а что вам известно об этом Антони Брауне? Забавно, кажется, я слышал это имя.
— Не знаю о нем ничего. И никто ничего о нем не знает. Симпатичный весельчак — вот и все, что о нем известно. Полагаю, что он американец, но говорит он без акцента.
— Хм, может быть, посольство что-нибудь выяснит? Не предполагаете — какое?
— Нет… нет. Рейс, я должен вам рассказать. Она написала письмо… я… я потом осмотрел промокательную бумагу. Это… Это, бесспорно, любовное письмо. Но там не было имени.
Рейс старательно отвел в сторону глаза.
— Ну что ж, это уже кое о чем говорит. Леди Александра, например, — она бы не потерпела, если бы ее муж завел интригу с вашей женой. У нее нюх на такие дела. Такая женщина при случае и убить может. Подведем итог. Таинственный Браун, Фаррадей и его жена, юная Ирис Марло. А что скажете о другой женщине, о Руфь Лессинг?
— Руфь к этому совсем не имеет отношения. По крайней мере, у нее-то не было никаких оснований.
— Что это за девушка?
— Превосходная девушка, — с энтузиазмом проговорил Джордж. — Практически член семьи. Моя правая рука — никого так высоко не ценю, как ее, и абсолютно ей доверяю.
— Вы любите ее, — произнес Рейс, задумчиво посмотрев на него.
— Я к ней очень хорошо отношусь. Эта девушка, Рейс, сущее золото. Я всецело полагаюсь на нее. Преданнейшее и милейшее на свете создание.
Рейс пробормотал что-то вроде «хм-гм» и оставил этот вопрос. Джордж не уловил в его поведении никаких признаков, показывавших, что он мысленно приписал неизвестной ему Руфи Лессинг вполне определенные мотивы. Не составляло труда предположить, что это «милейшее на свете создание> имело весьма веские основания желать, чтобы миссис Бартон поскорее убрались на тот свет.
Обо всем этом он умолчал и любезно спросил:
— Полагаю, Джордж, вам приходило в голову, что и вы сами имели для этого весьма основательные мотивы.
— Я? — изумился Джордж.
— А что, припомните Отелло и Дездемону.
— Ах так… Но у меня с Розмари все было иначе. Я боготворил ее, разумеется, знал, что всякое может произойти, — я был обречен на страдание. Не скажу, что она меня не любила — любила. Она очень любила меня, всегда была нежна. Но, ясное дело, я достаточно скучен, от этого никуда не денешься. В наших отношениях, знаете, не было ничего романтического. Во всяком случае, женившись, я отдавал себе отчет, что жизнь моя будет не сахарная. И она, добрая душа, предупреждала меня. Разумеется, когда это случилось, я был взбешен, но предположить, чтобы по моей воле хоть волосок упал с ее головы. — Он замолчал, а потом продолжал уже иным тоном: