Томас. По счастью, ты не привидение. По счастью, ты остаешься со мной. Кроме того: мои мысли неизбежно должны теперь перестроиться. Где прежде была свинцовая тоска, там теперь радость. Однако в другом месте моего мозга, также проникнутом любовью, образовалась внезапная пустота. Как если бы я рассматривал красивый пластический образ — я действительно созерцаю его в себе — человеческую грудь, на которую мог бы преклонить свою непутевую голову — и внезапно половина этой груди оказалась бы вырезанной — и мои дрожащие губы соприкоснулись бы с ошметками обнаженных мышц… Забудь: это сравнение — думаю, слишком туманное — все равно ничего не выразит.
Уильям. Я хочу остаться твоим другом.
Томас. Стихи принадлежат ему — по такому же праву, по какому могли бы принадлежать тебе.
Уильям (подойдя к Томасу сзади, обнимает его). Ты не можешь плакать. Или слезы уже пролились? Чем мне тебя утешить?
Томас. Расскажи, как все произошло. Я должен узнать это; только потом шлюзы моих чувств откроются.
Уильям. Между Питером и нашим отцом вспыхнула ссора. Отец упрекал брата в изменении образа жизни, в дружбе с тобой; дескать, вы занимаетесь всяким непотребством, промискуитетом самого отвратного свойства…
Томас. Откуда он может знать —
Уильям. Девица, мисс Сингер, явившись к отцу, заявила: она, дескать, находится в интересном положении и непременно должна выйти замуж. Оказалось, она сама не знает, кто ввергнул ее в такую беду: то ли ты, то ли Питер. В любом случае, вы трое все делали сообща. Она решила предпочесть сына пивовара начинающему писцу.
Томас. Она знает: ученик Колстонской школы не имеет права жениться.
Уильям. Отец прогнал ее. А после жестко поговорил с Питером, потребовал, чтобы тот порвал отношения с тобой: ты, дескать, — негодяй, сводник, воплощение низости.
Томас. Он набросал мой теневой портрет.
Уильям. Питер ему не ответил. Он просто прошел в свою комнату, заперся и застрелился.
Томас. Кто-то услышал выстрел?
Уильям. Никто не услышал.
Томас. Питер умер сразу?
Уильям. Неизвестно. Его нашли лежащим у порога. Он, очевидно, еще успел добраться туда, хотел открыть дверь.
Томас. Что происходило после того, как его нашли?
Уильям. Отец поднял мертвого, положил изуродованную окровавленную голову себе на колени, поцеловал покрытые запекшейся кровью губы. Мы поняли, что он очень любил Питера.
Томас. Любил?.. Он его уничтожил.
Уильям. Я думаю, причиной всему была гордость Питера.
Томас. Наше совместное отщепенчество — наше яростное своеволие!
Уильям. Брат Ричард, между тем, привел своего учителя — хирурга Джона Таунсенда. Отец поговорил с врачом. Потом они оба обсудили это дело с викарием Темпл-черч. Питера похоронят в крипте под хором церкви.
Томас. Возможно ли? Самоубийцу?
Уильям. Без торжественных обрядов, но с такой вот чрезвычайной привилегией.
Томас. Я хочу его видеть!
Уильям. Его голова… Ты вряд ли его узнаешь.
Томас. Я узнаю тело. Как он одет?
Уильям. Отец завернул его в саван. Гроб из дубовой древесины будет иметь свинцовый вкладыш, а сверху его запаяют. Ты больше не дотронешься до Питера.
Томас. Я хочу попасть в эту крипту —
Уильям (с внезапной решимостью). Дай пистолет!
Томас. Он мне его подарил.
Уильям. Я сохраню его для тебя.
Томас (без колебаний протягивает ему оружие). Почему ты пришел сюда, если Питеру общаться со мной запретили?
Уильям. Отец не хотел накликать второе самоубийство.
Томас. С тобой, значит, дело обстоит так?
Уильям. Сам не знаю, на что я способен. Я только решил, что остаюсь твоим другом. Это я и сказал отцу. Он с удивлением взглянул на меня; лицо его вздрогнуло; наконец он сказал: «Ничего больше не могу…»
Томас. Он не понимает возвышенного величия твоей незлобивой души.
Уильям. Под конец и Ричард призвал меня к ответу. У него внезапно появилось много идей. Мол, общество «барабанщиков» нужно распустить — хотя бы для того, чтобы не подвергать его членов опасности. Потом, лично ему осточертела перевозбужденная деятельность незрелых юнцов: неправильно понятая актерская игра, бессмысленные мишурные наряды. Поцелуи на сцене — всего лишь шатких подмостках — имеют привкус похоти, искусство же они убивают фальшивым пафосом. Он может лишь пожалеть, что иногда тайком приводил тебя в анатомический институт Джона Таунсенда: ты, по его словам, испытывал интерес лишь к атрибутам мясницкого ремесла — грубой картине человеческих мышц и органов, — тогда как высшие познания от тебя ускользали.