Бергем. Получается, я — если по справедливости — в данном случае должен простить тебе кражу. Так что же, я владею и другими вырезанными пергаментами, о которых говорил мистер Ламберт?
Томас. Сэр — нет. Речь идет лишь о семи листах из пяти фолиантов. Их получил мистер Барретт, для своей «Истории Бристоля».
Бергем. Барретт?.. Он же почтенный человек, известный ученый, а не выходец из низов, как ты или я. Он был учеником Винчестерского колледжа, аптекарем, хирургом, штабным лекарем флота, начальником госпиталя Святого Петра — правда, еще и акушером, в силу собственной склонности, — и всюду действовал весьма успешно. Он написал историю медицины и уже много лет работает над трудом о Бристоле.
Томас. В последнее время ему не хватало первоисточников. Потому у него и возникла мысль воспользоваться моими услугами.
Бергем. Он подталкивал тебя к воровству?
Томас. Речь шла не о воровстве, а о доставании. «Достань мне, что найдешь», — таковы были его слова.
Бергем. Он придавал им двусмысленное значение?
Томас. Для него было предпочтительнее ничего такого в виду не иметь. Но просто копии его не удовлетворяли.
Бергем. Почему же ты заходил в своей услужливости так далеко?
Томас. Сэр… на случай если я здесь потерплю неудачу… потерплю неудачу как поэт… у меня должен оставаться какой-то выход. Я решил, что — дабы бежать от неприятностей, которых становится все больше — на худой конец стану судовым врачом. Мистер Барретт одалживал мне руководства по медицине. Я часто посещал анатомический театр. Он может достать для меня патент — апробацию пятой степени, по крайней мере.
Бергем. Мы все пытаемся куда-то бежать. Я, например, нахожу прибежище в музыке, когда жизнь становится чем-то черным, наподобие свернувшейся крови. Люблю Генделя и Гайдна…
Томас. Прошу вас, сэр, окажите уважение самому себе, вернув мне доброе имя. Помогите…
Бергем. Так ты говоришь, изуродованы пять фолиантов, а не двенадцать?
Бергем. Считай, что этого разговора между нами не было.
Томас. Не было, сэр. Чего не должно быть, того нет и не было.
Бергем (подходит к двери справа). Господа, прошу вас…
(Появляются Барретт, Ламберт, Кэткот, Уильям Смит).
Ламберт. Так вы забрали у него яд, мистер Бергем?
Бергем. Яду меня в кармане, сэр.
Ламберт. Теперь Я буду лучше спать по ночам. Мне вряд ли удалось бы свыкнуться с мыслью, что Томаса в любой момент могут обнаружить здесь в канцелярии в качестве трупа.
Бергем. Из пяти фолиантов, в общей сложности, исчезли — опять же в общей сложности — семь листов. Я готов купить эти книги, как если бы они были неповрежденными. Цену назначите вы сами, мистер Ламберт.
Ламберт. Очень любезно с вашей стороны. Что мне на это ответить?
Бергем. Назовите цену.
Ламберт. В принципе я согласен. Но так сходу сформулировать требование… значит поставить одну из сторон в невыгодное положение.
Бергем. В любом случае книги уже принадлежат мне, не так ли?
Ламберт. Как вам будет угодно…
Филлипс. Прием, я полагаю, закончен? Тогда разрешите откланяться.
(Уходит).
Барретт (Томасу). Мистер Ламберт надеется, что отныне ты будешь для него более покладистым и усердным помощником. Твоя строптивость свидетельствует не о гордости, а только об упрямстве. Произвольное обращение с книгами (я выражаюсь очень сдержанно) — свидетельство твоей самоуверенности, извращенных представлений о нравственности. Ты требуешь поддержки и, похоже, не понимаешь, что тебе ее предоставляли — более чем щедро. Своими знаниями ты обязан великодушному учебному заведению. Тот, кто принимает благодеяния, должен быть готов отплатить за них добром. Этого требуют приличия, а в твоем случае — и закон. Как бы ты стал на удивление юным исследователем (я бы даже сказал: вундеркиндом), коим восхищаются лучшие умы Бристоля, если бы спутником твоей бедности оставалось невежество? Итак, углубляйся в себя; не играй с ядовитыми мыслями: они не менее губительны, чем приобретенный тобой у аптекаря белый порошок. (Томас стоит, будто окаменев.) Ну же, скажи что-нибудь!