Бергем. Идемте с нами, сэр.
(Бергем тянет Барретта за собой. Вместе с ними уходит и Кэткот).
Томас (взвешивает на ладони монеты). Это утяжелит сумму, отложенную для путешествия.
Уильям Смит (входит в комнату). Я должен поговорить с тобой, Томас.
Стараямиссис Чаттертон (поднимается со стула, шаркает к двери). Пойду на кладбище к дяде Ричарду. Там все-таки меньше жути…
Уильям. Если можешь, послушай меня. У глупца тоже есть рот. И сердце. Хотя заслуживающие упоминания мысли мне в голову не приходят. Еще два-три года, и я стану Кабыкто, у которого на лице написано, что он в вечности не останется. Ты же поэт, ты сделан из другого теста, чем заурядные люди.
Томас. К чему ты клонишь?
Уильям. Не знаю почему, но я тебе предан: всегда готов помочь, без надежды на выгоду для себя… Я тебе придан… еще со времени долгих ночей в дортуаре Колстонской школы. Между нами было взаимопонимание. Теперь ты изменился, Том. У тебя жесткое, пугающе жесткое лицо. В эти последние недели я пытался как-то вкрасться тебе в душу; но ты не подпускаешь к себе, ты рассеян, у тебя призрачно-застывший взгляд.
Томас. Да, так и есть. В этом я похож на императора Нерона.
Уильям. Не понимаю.
Томас.
Он был поэтом — возможно, не хуже и не лучше меня. Кто знает? Был человеком, не хуже и не лучше меня. Кто знает?
Уильям. Твои мысли перескакивают с пятого на десятое.
Томас. Бристоль для меня тесен. Здесь все пошло наперекосяк. Мне не верят относительно Роули. Я хочу в Лондон. Хочу, чтобы мои произведения напечатали.
Уильям. Лондон — предполагает разлуку.
Томас. У меня нет выбора.
Уильям. Бристоль до сей поры тебя кормил. Из Лондона ты хлеб насущный не получал.
Томас. Там большие типографии и издательства. У меня наметились кое-какие связи. Были и выгодные предложения. Я еду не в неизвестность. Десятки писем, отосланных мною, подготовили почву для моего приезда. Там уже произносят вслух мое имя. Здесь же мое перо не может сдвинуться с мертвой точки.
Уильям. А в Лондоне, думаешь, атмосфера будет благоприятней для твоего духа?
Томас. Меня влечет туда, все дело в этом влечении. Я чувствую привкус крови во рту, стоит мне вспомнить о неутоленных желаниях. Ведь Бог посылает свои создания в мир, снабдив их руками — достаточно длинными, чтобы дотянуться до всего, чего эти создания, вопреки всякому разуму, могут возжелать, поддавшись искушающим их соблазнам.
Уильям. Прими это как знак или предостережение: что сэр Хорас Уолпол[18], поначалу отнесшийся к тебе хорошо, вскоре от тебя отвернулся —
Томас. Чему тут удивляться: богатый человек с бедным сердцем…
Уильям. Издатель Додсли так и не решился напечатать твои сочинения.
Томас. Я давно переложил свое седло на мерина с политической арены. Речь всегда идет о свободе или рабстве. И у свободы отнюдь не лучшие кони.
Уильям. Ты теперь пишешь политические эссе и думаешь о девицах.
Томас. Да, я домогаюсь любви. Но обретаю только мгновения радости.
Уильям. Ты выбираешь выражения, считаясь с моей неопытностью. А почему, собственно? Тебя не раз видели в Селедочном переулке.
Томас. Кого из молодых людей Бристоля там не видели?
Уильям. Девушка из одного такого полузакрытого дома: милая, еще очень юная, добродушная, судя по всему; полненькая или, можно сказать, пышная — наверное, тоже заурядная натура, вроде меня, — которая еще два-три года назад лелеяла детские мечты, невинно укладывалась в постель — — —
Томас. Теперь преследует меня, пишет мне письма, хотя по ней уже прокатились волны мужчин: матросы и торговцы, солдаты, убежденные холостяки… Это и вправду удивительно, но отдает плохим вкусом.
Уильям (нерешительно). Как же обстоят в этом плане твои дела?
Томас. А ты еще никогда не посещал такие задние комнаты?
Уильям. Нет.
Томас. Тогда твое описание девицы вдвойне ценно. Это чистый вымысел, почти не уступающий в совершенстве вымыслу поэтическому.
Уильям. Почему ты смеешься надо мной?
18
Хорас Уолпол (1717–1797) — родоначальник жанра «готического романа», автор романа «Замок Отранто» (1764). Уолпол быстро разоблачил сочинения Роули, которые ему послал Чаттертон, как фальшифку.