Сара. Ты кажешься ровесником Уильяма Смита, который на три года старше тебя.
Томас. У него медлительный ум; но он приятен мне, как никто другой.
Сара. Отец оставил тебе книги; в них, возможно, написано что-то умное. Но есть среди них и гадкое, коварное сочинение: «Введение в некромантию». Я знаю, ты его часто читаешь.
Томас. Нет, только изредка.
Сара. Подумай, Томас: мертвые могущественнее живых. И многочисленнее. Они окружают нас, и их намерения нам неведомы… Как бы то ни было, они мерзнут, в этом я уверена.
Томас. Тогда, наверное, я уже давно уподобился им? Ведь мне почти всегда холодно… за исключением тех ночей, когда меня кто-нибудь греет.
Сара. Я не могу ответить: язык не очень хорошо подвешен. Но я о тебе забочусь и потому говорю глупые вещи, которые — у тебя в голове — переворачиваются или искажаются. Я требую одного: чтобы ты оставался здоровым — чтобы продолжал жить… Чтобы ты жил, вот чего я требую…
Томас. Я все перенесу, мама…
Сара. Твоя сестра… переносит жизнь плохо. Она простодушна, как я… И даже бывает иногда не в себе. Да ты и сам знаешь. Она явилась в этот мир под крышей беды. Твоему отцу я понравилась, когда мне не было и семнадцати. Я вскоре забеременела. А свадьба состоялась лишь через десять недель после рождения Мэри.
Томас. Для бедных людей такая последовательность разумна. Или, по крайней мере, естественна.
Сара. Может, и так; но тот год выдался неудачным. Твой отец был церковным певчим и школьным учителем. Венчаться нам пришлось в Содбери.
Томас. Небеса притесняют притесненных, а благами осыпают богатых.
Сара. Грех так говорить; но разум не позволяет опровергнуть твои слова.
Томас. Разве разум есть нечто греховное, а добродетельна только глупость?
Сара (отвечает не сразу). Я в свое время устроила тебя в Колстонскую школу. Ты там обучился чтению, письму и счету, еще каким-то наукам. Так вот: теперь школа тебя отпускает и передает на попечение наставнику, ибо она и так тебя безвозмездно одевала и кормила на протяжении почти семи лет. Мистер Ламберт, благородный господин из сословия адвокатов, отныне будет тебя использовать как писца. На семь лет, в соответствии с обычаем, ты будешь отдан ему в пользование; он же, со своей стороны, обязуется тебя кормить и одевать.
Томас. Почему до сих пор никто мне об этом не говорил?
Сара. Тебя предпочли другим. Я сама узнала только сегодня. Мистер Ламберт желает, прежде чем заключит договор, еще раз увидеть тебя и проэкзаменовать. Я пытаюсь тебя к этому подготовить. Он придет к нам сегодня вечером, потому что я к нему прийти не могу. И приведет городского писца сэра Эбрахама Элтона, чтобы все было оформлено правильно.
Томас. Хорошо.
Сара. Тебе нравится такая профессия?
Томас. Что мне в ней может не нравиться?
Сара. Твой лоб иногда так бледнеет, будто за ним скрываются глубокие мысли, влечение к свободе и авантюрам. А все это не годится для писца.
Томас. Буквы я всегда рисовал с увлечением.
Сара. Разве дело только в буквах, Томас? Не содержание ли историй тебя привлекало?
Томас. Написанное… Истории… — они прочней, чем реальность. Они по большей части бывают мрачными; но это мрачное пробуждает особую радость… (Он внезапно отворачивается.) …особую радость… Ты ступаешь по полу, как если бы он был из воздуха или стекла. Рассматриваешь свои руки — и они голубовато мерцают. С руками можно разговаривать, как с незнакомыми людьми…
Сара. Томас — не греши!
Томас. Я сейчас принесу тебе хлеба и чаю.
Сара. Хлеб для тебя. Я настаиваю. Не хочу, чтобы ты опять погрузился в грезы, забыв про голодное нутро.
Томас (решительно). Я поел. И в моих словах нет лжи.
Сара. Кто же тебе дал? Кто тебе дал поесть?
Томас. Я не знаю, кто он.
Сара. Чужой, значит. И чем же ты ему пособил, что он дал тебе поесть?
Томас. Я ему ничем не пособил. Он мне повстречался. И, не задумываясь, предложил еду.
Сара. Как он мог знать, что ты голоден?
Томас. Догадался. Прочитал по лицу. В любом случае — он так или иначе узнал, что в желудке у меня пусто.