(Входят мистер Уолмсли и его племянник Джек).
Мистер Уолмсли. Простите, если мы вам помешали, мистер Чаттертон; но дело безотлагательное. Речь идет о моем племяннике: вот этом, который делит с вами постель, мистер Чаттертон. Он вас боится. Не так ли, Джек, ты ведь боишься этого господина?
Джек. Да.
Томас. Не понимаю. Ничего плохого я вашему племяннику не сделал. Я обходился с ним дружелюбно.
Уолмсли. Он говорит, что время от времени, когда вы остаетесь вдвоем, вы неотрывно смотрите на него четверть часа или даже полчаса, не произнося ни слова, — смотрите с жутковатой пристальностью. Ему почти пятнадцать. В этом возрасте человек ощущает в себе какие-то телесные изменения и смущается, когда его так пристально рассматривают. Не правда ли, Джек?
Джек. Да.
Уолмсли. Он еще говорит, что, насколько ему известно, вы, мистер Чаттертон, не спите, когда лежите с ним рядом. Что будто бы вы привыкли ложиться очень поздно — порой в три или четыре часа утра. Но и тогда ваши глаза не закрываются, а пялятся в серые сумерки. Утром же, в пять или в шесть, когда Джеку пора вставать, ваши глаза будто бы все еще открыты и вы поднимаетесь одновременно с ним. Ты ведь так мне рассказывал, Джек?
Джек. Да.
Уолмсли. Почти каждое утро комната усеяна клочками бумаги, не больше шестипенсовика, — разорванными листами, которые вы исписали ночью, крошечными буквами. Не так ли, Джек?
Джек. Да.
Уолмсли. Он еще говорит, что вы будто бы питаетесь чуть ли не одним воздухом: вам, дескать, хватает нескольких глотков воды, двух-трех кусков хлеба, с прибавкой — дважды в неделю — вареного языка, который вы достаете из кармана. Ведь ты так говорил, Джек?
Джек. Да.
Уолмсли. Он вас считает призраком, а не человеком. Он боится. Он больше не хочет спать с вами в одной постели и делить с вами комнату. Это я и хотел вам сообщить, мистер Чаттертон. Дело серьезное. Мы с супругой поставили для него кровать в комнате его сестры; дочке почти семнадцать, ему — между четырнадцатью и пятнадцатью. Но другого выхода нет… Ступай, Джек, займись своими делами!
(Джек уходит).
Томас. Значит, комната наконец принадлежит мне одному.
Уолмсли. Это я и хотел сказать: вам так даже лучше, мистер Чаттертон. Я знаю, вы не пренебрегаете девицами. До сих пор вам приходилось посещать район между Черинг-Кросс и Флит-Дич. Отныне вы сможете время от времени приводить к себе модистку… или кого вы предпочитаете.
Томас. Если бы не мадам Баланс…
Уолмсли. Ваша кузина ведь не надзиратель над вами… В крайнем случае ее можно обмануть.
Томас. Не будем больше об этом, мистер Уолмсли. Моя жизненная задача — писать. Совсем без девиц мне не обойтись; но они — дело второстепенное.
Уолмсли. Вы живете в порядочном доме, понятное дело. Но я также понимаю, что природа требует своего. Вы ведь не бесплотный дух, за которого вас принимает суеверный юнец, — чтобы вы поняли меня правильно.
Томас. Джек считает мою работу ненужной, видит в ней что-то мертвое; мне больно такое слышать. Тот, кто кладет кирпичи и скрепляет их раствором, делает что-то зримое, его работу не назовут призрачной. Мой же взгляд устремлен далеко, в Далекое…
Уолмсли. Мы, мистер Чаттертон, люди простые. Нам с вами остается обговорить арендную плату. Вы отныне будете один занимать лучшую комнату в доме, и наценка вполовину прежней квартплаты кажется мне справедливой. Итак, вместо трех шиллингов в неделю, как прежде, вы теперь будете платить четыре шиллинга и шесть пенсов.
Томас. Договорились, мистер Уолмсли. Что касается моего старого долга —
Уолмсли. Это не срочно, сэр. Молодые люди порой попадают в затруднительное положение… Так что не тревожьтесь.
Томас. Очень любезно с вашей стороны.
Уолмсли. Не примите сказанное в обиду, прошу вас. Мальчишка прожужжал мне все уши… На сем разрешите откланяться.
(Уходит).
Томас (пишет)[20].
(В дверь стучат).
Томас. Почему мне не дают работать?! Неужто помехам не будет конца? Входите — прошу вас!
20
Дальше цитируются строки из стихотворения «Аукцион», которое предположительно приписывается Томасу Чаттертону.