Томас Чаттертон

(Оба уходят).

Мальчик Чени (поет перед закрывшимся занавесом).

Away to the Woodlands, away…

                      I
Away, to the Woodlands, away,
The shepherds are forming a ring.
To dance, to dance to the honour of May
And welcome the pleasure of Spring.
The shepherdess labours a Grace
And shines in her Sunday array.
And bears in the bloom of her face
The charms and the beauties of May.
                     II
Away, to the Woodlands, away,
And join with the amorous train;
‘Tis treason to labour today,
Now Cupid and Bacchus must reign.
With garlands of Primroses made
And crown’d with the sweet blooming spray
Thro’ woodland, and meadow, and shade
We’ll dance to the honour of May.

                      I
Спешите на волю, в лесистый край:
Хороводы всюду уже сплетены,
Все хотят плясать, прославляя май
И блаженство дивной весны.
Пастушка любая достойна венца,
В воскресных одеждах блистая:
В цветочном бутоне ее лица
Вся прелесть и грация мая.
                    II
Спешите в лес, там найдете вы всех,
Включайтесь в общий любовный гон.
Работать сегодня — великий грех:
Купидон и Вакх свой правят закон.
Гирлянды из примул уже сплетены;
Цветы в косы девам вплетая,
Себя опьяняя дыханьем весны,
Мы спляшем в честь нового мая.

ПЯТНИЦА, 24 АВГУСТА 1770 ГОДА

39 БРУК-СТРИТ, ХОЛБОРН

Мансарда с двумя окнами в доме миссис Эйнджел.

Обычная односпальная кровать и односпальная кровать с балдахином. Стол, стулья, письменные принадлежности, бумаги.

Арран лежит в кровати под балдахином, Нэнси Брокидж — на другой кровати. Оба спят.

Время близится к вечеру.

Томас Чаттертон (входит; окидывает взглядом комнату, спящих, свои бумаги; читает с листа вслух).

Наг я и без друзей, одиночество — мой покров,
место всякое счастья давно для меня закрыто.
Дух поврежден, тоскою измучен, суров —
Слезы лицо запятнали, будто оно неумыто.
…………………………

(Обрывает чтение, подходит к кровати под балдахином.) Арран, уже вечер. Тебе пора, вставай!

Арран. Ночь долгая. Дай мне понежиться еще хоть четверть часа.

Томас. Что ж, насладись последними минутами в тепле.

Арран (переворачивается на другой бок). Я наслаждаюсь… наслаждаюсь… постель…

Нэнси Брокидж. Пусть этот невежа поднимется, чтобы я могла спокойно одеться.

Томас. Если вы проснулись, мисс Нэнси, то, будьте так добры, встаньте на сей раз первой!

(В дверь энергично стучат, входит миссис Эйнджел).

Миссис Эйнджел. Я полагаю, что могу войти, не обременив вас…

Томас. Прошу, миссис Эйнджел —

Миссис Эйнджел. Я к вам по делу, мистер Чаттертон. Мне только что — в лавке — рассказали, что вы хотели у булочника, напротив, купить буханку хлеба в кредит. Вам отказали. Подозреваю, что в кармане у вас нет ни шиллинга. У вас, должно быть, дня два не было во рту ни крошки…

Томас. Что булочник отказал мне в хлебе, тут нет ничего особенного; что он болтает об этом — унизительно.

Миссис Эйнджел. Кто попал в беду, не должен задирать нос. Интересно, какие обстоятельства довели вас до такого состояния? Когда вы поселились у нас два месяца назад, от вас исходил скорее аромат достатка, чем запах бедности. Вы прежде жили у родственницы, которой наверняка платили за пансион не слишком много; но предпочли переплачивать — ради той свободы и тех удовольствий, которыми пользуетесь у нас. Однако вот уже четырнадцать дней, как вы задолжали квартплату… и плату за персональное обслуживание.

Томас. Вот уже четырнадцать дней, как я не претендую на персональное обслуживание.

Миссис Эйнджел. Чем вы занимаетесь, мистер Чаттертон, я не имею возможности проследить, да и не желаю этого знать.

Томас. Я работал, работал день и ночь — писал. К счастью, постояльцы, которые спят здесь днем, не имеют привычки храпеть. Они лежат на кроватях, как деревянные чушки.

Миссис Эйнджел. Если обрывки бумаги, которые валяются всюду, считать результатом вашей деятельности, то вы сказали правду.

Томас. Комическую оперу, предстоящая премьера которой вселяет в меня большие надежды, пока даже не репетируют. Хотя музыка к ней готова. Струнные, флейты, рожки, гобои, кларнеты, фаготы, клавесин —