Абуриэль — ангел (или: внутренний голос), являющийся юному Чаттертону и позволяющий ему почувствовать свою призванность, — при втором посещении раскрывает перед юношей мир книг (поэтического вымысла) и мир истории (или, скажем так, мир прошлых поколений, мир умерших). И предлагает ему:
Мертвый город живет. Теперь ты научишься смотреть на всё другими глазами. Смотри на то, что ты думаешь и чувствуешь, и считай это более достоверным, чем общепринятое. Возьми эту твою действительность и покажи ее недействительному миру замороженных деловых отношений. <…> Не пугайся! Исчезла завеса, только и всего. Греза это не греза, грезой является так называемая действительность.
В пьесе Янна «Новый Любекский танец смерти» (1931, 2-я редакция 1954) Косарь (смерть) в ответ на просьбу Матери Молодого человека, поэта, — «Покажите счастье, которое обещано моему ребенку!» — говорит:
Смотреть ты будешь глазами. Но прежде должна понять разумом: счастье — это благородная страсть, пережитая в молодые годы. Такая страсть — основа для двух благословенных даров: памяти и умения грезить.
Память и умение грезить — два качества, необходимые для поэта и помогающие ему создавать новую литературную реальность. Которая — в зависимости от того, как к ней относиться — может быть мертвой или живой (так, в пьесе о Чаттертоне, пугает Уильяма — именно тем, что она «мертвая и живая одновременно» — кукла-манекен Матильда).
Чаттертон, по убеждению Янна, создал и новую языковую реальность: живя — в Бристоле — в окружении грубых и невежественных людей, он «черпал слова оттуда, где они были представлены полнее: из своего детского читательского опыта. <…> …он дал полную волю своему ритмическому чутью и с помощью экспрессионистских средств возвысил придуманный им староанглийский до той величественной красоты, которая в конечном счете и обеспечила поэту посмертную славу» («К трагедии Томас Чаттертон»).
Реальный Томас Чаттертон уже в семнадцать лет перестал создавать произведения «Роулианского цикла» и с тех пор пытался стяжать себе славу и деньги в качестве политического сатирика, пишущего на злободневные темы, или автора либретто для музыкальных комедий.
Соответственно, в пьесе Томас показан как человек, погубивший — предавший — собственное призвание и дарование (в отличие, например, от Моцарта, упомянутого в эпиграфе к сцене КАНУН ПАСХАЛЬНОГО ВОСКРЕСЕНЬЯ), что совершенно отчетливо видно из последних слов, обращенных к нему Абуриэлем:
Ты переоцениваешь свою гордость, свои распутства, торгуешь убеждениями и приносишь глубинные внутренние видения в жертву расхожим рифмам. <…> Не искушай сам себя, воображая, будто можешь выиграть красивую жизнь.
Такая трактовка подтверждается и высказываниями Янна в статье «К трагедии Томас Чаттертон»:
Короткая жизнь этого несчастливого человека, который был призван, но вряд ли стал избранным, давала пищу для многообразных толкований. <…> За неделю, или за день, или за час до того, как он покончил с собой, приняв мышьяк и опиум, Томас Чаттертон пишет письмо своему другу Уильяму Смиту [письмо это целиком приводится в пьесе. — Т. Б.]: отречение от всего; разрыв с близким человеком и с поэтическим искусством; бегство к словарю, заимствование оттуда понятий, обладающих плотностью железа, — тогда как идеи души распыляются, истлевают. Бряцанье языка, возвещающее его скорую гибель… Последние обломки разума и человеческой привязанности здесь напрочь взрываются. Это самое удивительное прощальное послание, какое я знаю, — окончательное; и мы должны обратить на него внимание. Призрачная клеть из слов, пустопорожних греческих и латинских выражений, за которыми человеческое лицо расплывается, словно в тумане…
Тем не менее, сцена самоубийства Чаттертона проникнута сочувствием к нему, а заканчивается пьеса гневным монологом ангела, обращенным к обществу, которое выталкивает из жизни поэтов и вообще несогласных.
В заключение я остановлюсь вкратце на сценической истории «Томаса Чаттертона». История эта была сравнительно более счастливой, чем у других пьес Янна. В 1956 году состоялась премьера в гамбургском Немецком театре, в постановке знаменитого режиссера Густава Грюндгенса (1899–1963) годом ранее ставшего интендантом этого театра. Спектакль имел успех, широко обсуждался в прессе, и, возможно, отчасти благодаря этому Янн тогда же, в 1956-м, получил Литературную премию Свободного ганзейского города Гамбурга. За этой постановкой последовали другие: в берлинском Шлосспарктеатер (1958), в любекском Каммершпиле (1970), в дюссельдорфском Драматическом театре (1977) — В 1985-м была осуществлена радиопостановка на Северонемецком радио.