Относил мне сам мистер Диш. Изрядного роста, добродушный, вежливый и очень гостеприимный. Он впустил меня внутрь — да, вот это действительно жилище человека со вкусом! Новый толстый ковер, новый диван и драпри, и замечательное старинное «шведское бюро» красного дерева. А из окон не видно Юнион-Сквер: ока со всеми своими притонами и торговцами кайфом, осталась далеко внизу. Прекрасно! Вдобавок — у мистера Диша оказался богатый выбор закусок и напитков для подкрепления сил! Конечно, выбор сей не так поражал разнообразием, как в лавчонках аборигенов Юнион-Сквер, однако угощение было предложено с гораздо большей приязнью и любезностью.
Нью-Йорк, город контрастов, известен также непомерной квартплатой. Поэтому даже те, у кого дела относительно в порядке — даже признанный, пользующийся успехом писатель на четвергом десятке, — не могут разрешить проблему нежелательных соседей. Впрочем, Томасу Дишу приходилось в жизни странствовать по таким местам, что он давно выучился жить где угодно и не обращать внимания на окружающие мерзопакости. Такой уж у него характер — он везде как дома, никогда не смущается и не чувствует себя не на своем месте — то есть, окружающая обстановка его не слишком волнует. Может, из-за роста, а может, из-за умения держаться, он всегда прекрасно вписывается в окружающий мир, но в то же время несколько отстранен — это у него получается здорово.
То же самое — и в творчестве. Он странствует по всем без исключения жанрам: тут и поэзия, и фантастика, публицистика, киносценарии, детективы, историческая проза… И в любом жанре он демонстрирует полнейшее самообладание: никогда не смущается и не чувствует себя не на своем месте. Никогда но изменяет ему умение держаться…
Возьмем, к примеру, его вылазки в жанр научной фантастики. В «гетто» для фантастов он провел несколько лет. Он везде больше гость, чем хозяин: вроде бы здешний, и все же — как бы в сторонке и в будущее глядит собственным своим, с хитринкой, взглядом. Долгожителям гетто — чистым фантастам и их поклонникам — не всегда было удобно с Дишем: некоторые из них чувствовали постоянный дискомфорт по соседству с этаким элегантным эстетом, «исследующим» окружение и использующим эту дешевую ночлежку ради собственных непонятных надобностей.
Это наглядно иллюстрирует история с первым романом Диша. Любители фантастики сразу же отнесли его в разряд повествований о «нашествии на Землю» — к уэллсовской Войне миров и тысячам подобных произведений. Только в одном была заминка: во всех остальных случаях земляне сокрушали врага и торжествовали победу. В романе же Диша — с ободряющим названием Геноцид — Земля побеждена, и пришельцы уничтожают всех. Похоже, Диш жестоко посмеялся над самыми сокровенными традициями фантастического жанра!
Конечно, сам он относится к этим традициям неоднозначно.
— В эстетическом плане меня всегда коробило от того, что гигантская — вроде колесницы Джаггернаута — мощь пришельцев в конце концов неизменно шлепалась на задницу, будто клоун в цирке. По-моему, будет гораздо интереснее, если прямо и честно сказать, что такой передряги человечество не выдержит. Идея нашествия на деле поражает своим размахом, тогда как ее все чаще и чаще отбрасывают в разряд давно затертых. Мне захотелось написать книгу, в конце которой читателю будет не до самолюбования.
В кругу фантастов идеи Диша насчет «самолюбования» были признаны депрессивными, и даже хуже того — пессимистическими. На это он говорит:
— Ну, что же это за критика — обвинения в пессимизме? Можно назвать сколько угодно писателей, которые в действительности были глубокими пессимистами, однако их труды оцениваются весьма высоко. Так что пессимизм — не предмет для критики. Обычно такое высказывание просто означает, что моя моральная позиция не подходит тому, кто читает мою книгу. То есть, мое отношение к жизни приводит неминуемо к таким вопросам, которые он просто не готов обсуждать. Например, тот факт, что человек смертен, или что любовь не бывает вечной. Наверное, дело в том, что мое воображение заходит гораздо дальше, чем его; его взгляд на жизнь гораздо более ограничен, чем мой.
Подобные высказывания навлекли на Диша еще одно обвинение — он, дескать, строит из себя интеллектуала.
— Но я никогда в своем интеллекте и не сомневался, — с присущим ему остроумием отвечает Диш, — Зачем же мне «строить из себя интеллектуала»? Я пишу вовсе не для того, чтобы стать «членом клуба». И враждебности к читателям вовсе не испытываю — на деле я люблю их; поэтому и излагаю читателю то, что понравилось бы в первую очередь мне самому, и осуждаю перед его лицом то, что сам осудил бы. Знаете, любой писатель, работающий на читателя с заведомым недостатком вкуса либо ума… В общем, ему это достоинств не прибавляет.