Для Мора действительно все сводилось к смерти, и слова, звучащие обыкновенно пустой фразой, в его устах были полны глубокой искренности.
Между тем совершились события первостепенной государственной важности: Генрих, отторгнув английскую церковь от папского престола, провозгласил свое супрематство и вступил в брак с Анной Болейн. Мы знаем, как Мор относился к проектам короля на этот счет; отношение его не изменилось и тогда, когда проект осуществился на деле. Мор стоял исключительно на почве совести; по крайней мере биографы не указывают никаких других мотивов. При этом он вел себя крайне скромно; он молчал: молчал тогда, когда был у власти, молчал и тогда, когда стал экс-канцлером. Но это-то молчание и было невыносимо для Генриха. Мор пользовался в разных слоях общества самой прекрасной репутацией, и его упорное молчание косвенным образом бросало тень на поведение короля. Все знали, что Мор не одобряет ни супрематства, ни нового брака, что он руководствуется при этом самыми чистыми побуждениями и стойко держится своих мнений. Такая оппозиция раздражала короля более, чем открытое будирование, и он старался или обесчестить Мора, или погубить во что бы то ни стало. Обесчестить ему не удалось; он. решил погубить его.
В силу парламентского акта, признавшего как супрематство короля в церковных делах, так и законность брака с Анной Болейн, все подданные его величества должны были принести двойную присягу; лондонскому духовенству приказано было собраться для этой цели во дворце Кромвеля; туда же потребовали и Мора; среди собравшегося духовенства он был единственный мирянин. Ему предложили подписаться под присягой. После некоторого размышления он заявил, что не может этого сделать, что он не порицает ни тех, кто составил формулу присяги, ни тех, кто соглашается присягать, но что ему совесть не позволяет сделать этого.
Мору показали лист, подписанный громкими именами; он прочел, но остался при своем. Тогда его выслали на некоторое время из залы, как бы давая время на размышление; затем, собрав подписи всех присутствовавших, позвали снова и показали лист. Он упорствовал; его стали укорять, говоря, что он совершает двойное преступление: не хочет подписываться и не высказывает мотивов, побуждающих его поступать таким образом. Мор отвечал, что его простой отказ уже сам по себе вызовет гнев короля и что он не желает усиливать этот гнев, высказывая мотивы; если же кто-либо может поручиться, что изложение всех причин не раздражит короля еще более, то он согласен высказать их, предоставляя всем собравшимся возражать, и если они опровергнут его, то он обязывается принять присягу. Его хотели поймать в ловушку и указали на долг всякого верноподданного беспрекословно подчиняться королю. Мор сначала как бы смутился, но после минутного молчания и размышления ответил, что «если авторитет короля имеет решающее значение, то всякие споры между учеными должны по его повелению прекращаться». Когда его затем спросили, согласен ли он, в частности, присягнуть на верность королеве Анне, он отвечал: «Охотно, но при одном лишь условии: присяга должна быть составлена в таких выражениях, чтобы, подписав ее, я не становился вместе с тем клятвопреступником». Такой ответ был равносилен отказу.
Мора арестовали и отправили в Вестминстерское аббатство, где он просидел четыре дня, пока король совещался со своими министрами, какие принять меры. Предлагалось, между прочим, не настаивать на форме присяги и удовлетвориться той, какую может, не насилуя своей совести, принести Мор. Но против такого предложения восстала решительно королева Анна. В конце концов Мора осудили на вечное тюремное заключение и отправили в Тауэр, позволив взять с собою одного слугу, которому было строго предписано следить за узником и доносить обо всем, что он будет говорить или писать о короле.
Спустя месяц к Мору была допущена на свидание дочь Маргарита; но еще раньше ему удалось переслать ей написанное углем письмо, в котором он успокаивает своих семейных и говорит, что он здоров, пользуется полным душевным спокойствием и вполне доволен своей обстановкой. Первая встреча с любимой дочерью в тюрьме сопровождалась глубоким религиозным возбуждением: оба упали на колени и пропели несколько псалмов и благодарственных молитв.
Затем узник заговорил о своей тюрьме; он не жаловался, а, напротив, уверял, что заключение свое считает знамением особенной милости к нему Бога, что чувствует себя как бы на коленях у Всевышнего и так далее. Когда же религиозная экзальтация прошла, разговор перешел на обыденные темы и велся в веселом тоне. То же повторялось и при всех последующих свиданиях. На первых же порах Маргарита заговорила о фатальной присяге и необходимости подчиниться, но Мор назвал ее искусительницей Евой и отверг безусловно всякую попытку склонить его на компромисс со своей совестью.