Иным было отношение к «Утопии» историков либерально-протестантского направления, рассматривавших «Золотую книжечку» как подлинное выражение взглядов Мора (см. 126). Сопоставление этих противоположных трактовок иногда завершалось у буржуазных исследователей весьма неутешительным выводом, что-де «Утопия», «возможно, и содержит кое-какие собственные мнения Мора, однако нет способа узнать (!), какие являются его собственными, а какие нет» (90, 60).
Ныне спор о Томасе Море и его «Утопии» далеко не исчерпывается столкновением указанных концепций. Уже в 30-е годы XIX в., начиная с книги Р. Чемберса «Томас Мор» (см. 74), в буржуазной историографии четко обозначилась тенденция толковать «Утопию» в консервативном духе, как произведение, порожденное средневековьем, прославляющее монастырский аскетизм и корпоративный строй феодального общества. «Монастырская идея в действии», — писал Чемберс об «Утопии» (74, 132). Оценка Чемберса была охотно подхвачена другими буржуазными историками. Стремление подчеркнуть средневековые черты мировоззрения Мора попытался аргументировать, в частности, П. Дюамель, который обнаружил «неожиданный парадокс»: «наиболее средневековое», по его мнению, сочинение Мора — «Утопия» — обычно рассматривалось как «самое ренессансное» (см. 79, 234). Сравнивая «Утопию» с произведениями средневековых теологов, Дюамель утверждает, что она «является насквозь схоластической по методу построения и в значительной степени средневековой по своему содержанию и стилю» (см. 79, 249).
Попытки доказать неоригинальность Мора как мыслителя предпринимались в буржуазной историографии неоднократно (см., напр., 71. 89. 104). Чтобы развенчать коммунистический идеал «Утопии», буржуазные историки часто пытаются объяснить его с точки зрения традиционной христианской этики, проповедующей благотворительность и монастырское братство как наивысшую форму общности. Так, по словам Р. Джонсона, в «Утопии» Мор ратует за общность духа, чувство братства, которые одинаково могут быть обретены и при частной, и при общей собственности. По Джонсону, Мор «защищает не установленную цель, а особое средство, при помощи которого только и возможно осуществление идеала». Это средство — «идея взаимообязывающей свободы, обусловленной чувством личной и добровольно исполняемой обязанности одного человека перед другим и сознанием общности человеческой природы» (92, 140–141). Смысл этики «Утопии», по мнению Джонсона, сводится к следующему: «человек по-настоящему свободен и застрахован только тогда, когда он руководствуется своей совестью и обретает ценности скорее в собственном сознании, чем в материальных проявлениях изменчивого мира… Сознательная самодисциплина совести освобождает человека от внутренней испорченности, гордыни, которая препятствует истинной общности людей» (92, 147). Мор, утверждает Джонсон, нападает на общность собственности преимущественно с точки зрения ортодоксального идеала частной собственности, основанного на католической доктрине и «философии общего права» (см. там же). С подобным толкованием нельзя согласиться — этика идеальной «Утопии» не укладывается в рамки тогдашней ортодоксальной христианской этики. Коммунистический идеал «Утопии» рассматривается Джонсоном как некий парадокс. Причем этот идеал Мора изображается несовместимым с «традиционными человеческими ценностями», которые якобы всегда неизбежно приносятся в жертву «социальному утилитаризму» (см. 92, 85). Специфическое назначение утопического мифа Мора, по Джонсону, заключается в апелляции к совести христианина, дабы призвать католический мир жить по Евангелию. Джонсон утверждает, что сам «исторический генезис утопизма логически ведет к дегуманизации человека и созданию тоталитарной коллективной машины» (92, 82). Такова якобы «двусмысленность», заложенная в основе утопического мифа.
Трактовка «Утопии» Р. Джонсоном имеет много общего с концепцией другого современного исследователя творчества Мора — Г. Гербрюггена. Если Чемберс в свое время утверждал, что «Утопия» со всеми ее порядками основана на религиозном энтузиазме (см. 74, 137), то Гербрюгген оспаривает эту точку зрения, полагая, что основу идеального устройства утопийцев составляет этика, рассматривающая добродетель как жизнь в согласии с природой и подчиняющаяся диктату разума (см. 79, 255). Гербрюгген отчасти прав, подчеркивая близость этической концепции «Утопии» и «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского (см. 79, 621, прим. 10). Однако мы не можем с ним согласиться, когда он пытается объяснять рационализм утопийской этики в духе средневековой теологии — как некую свободу от вожделений гордыни, обретаемую в результате подчинения человека диктату разума, свободу, о которой писал в своей «Сумме теологии» Фома Аквинский (см. 79, 255). Это сопоставление рационалистической этики «Утопии» с «Суммой теологии» весьма искусственно и недостаточно аргументированно. Гербрюгген решительно отвергает концепцию тех историков, которые рассматривают «Утопию» как источник социалистических и коммунистических идей (К. Каутский, Р. Эмис, В. П. Волгин). С его точки зрения, «этос», основной смысл «Утопии», отнюдь не в моделировании коммунистического государства, поскольку Мор вовсе не смотрел на свой труд как на практическую программу действия. Напротив, по мнению Гербрюггена, «этос Утопии в ирреальности утопической идеальности, в невозможности осуществления изображенного Мором коммунистического идеала… Не будучи моделью или практической программой, „Утопия“ — скорее явление противоположного характера» (79, 259). Как полагает Гербрюгген, Мор нарисовал утопийское государство для того, чтобы как в зеркале показать недостатки и злоупотребления, господствующие в действительном мире. Идеальность Утопии лежит в «нигдее», и людям, несмотря на все их попытки, этой идеальности не достигнуть. В приписываемой Мору концепции невозможности совершенства в этом мире, где ход истории в конечном счете осуществляется по приговору божьему, Гербрюгген видит влияние христианской антропологии и теологии. Иными словами, противопоставление идеального государства Мора порочной общественно-политической системе XVI в. Гербрюгген склонен рассматривать как противопоставление эсхатологического и исторического состояния общества. Ключ к пониманию «Утопии», по его мнению, в следующих, обращенных к Мору словах Рафаэля Гитлодея, главного персонажа «Золотой книжечки»: «…если бы ты побывал со мною в Утопии и сам посмотрел бы на их нравы и законы… ты бы вполне признал, что нигде в другом мире ты не видал народа с более правильным устройством, чем там» (15, 4, 106). Убеждение Мора в неосуществимости идеала, по словам Гербрюггена, разделяли и другие гуманисты, близкие к автору «Утопии», в частности Гийом Бюде и Эразм Роттердамский.