— Едет! Едет!..
Когда телега, прогромыхав по мосту, въезжала в ворота, какой-то шут заиграл на дурацкой свистульке веселую песенку.
Челядь Эрнста усердствовала вовсю.
— Сам бес альштедтский почтил замок своим посещением! Новый Даниил явился, как и обещал! Добро пожаловать!
У одной из башен, поджидая узника, прохаживался краснолицый крепыш в кожаном переднике.
Глава двадцатая
НЕ ВСЕГДА ПОБЕЖДАЮТ ЖИВЫЕ
Их была целая свора: мансфельдский граф и добрый десяток дворян, которые вроде Апеля фон Эбелебена хотели выместить на Мюнцере свою ярость за сожженные замки и поместья. Эрнст обещал князьям во что бы то ни стало добиться отречения Мюнцера. Главарь бунтовщиков должен покаяться.
Они были очень нетерпеливы. Им казалось, что палач орудует недостаточно круто. Больше всего Эрнста и его приспешников выводили из себя речи Мюнцера. Он с дьявольским упорством и ожесточением продолжал настаивать на собственной правоте. Поразительная наглость! И в руках у Эрнста он не побоялся повторить: взяв приступом Хельдрунген, восставшие судили бы Эрнста всей общиной и отрубили бы ему голову. Он не проявлял ни малейшей охоты к отречению. Бессилие палачей становилось очевидным.
Его снова пытались убеждать. Он должен подумать о других. Ведь он видел, во что превратилось сражение под Франкенхаузеном, — в сплошную резню. В его власти прекратить ужасающее смертоубийство. Он напишет мюльхаузенцам письмо с призывом не продолжать борьбы и положиться на милость князей. Он может добавить несколько строк о жене и сыне. Разве его совсем не тревожит их судьба? Что будет она делать, беременная, ослабевшая, да еще с годовалым младенцем на руках, когда город отдадут на поток и разграбление?
Почему его так старательно уговаривают? Не потому ли, что их страшат грозные пушки Мюльхаузена?
Ему охотно шли навстречу. Если он не хочет составлять письма, то пусть подпишет уже заготовленный текст. Христоф Лауэн, писец трибунала, не торопясь, с расстановкой читает «Прощальное письмо Томаса Мюнцера христианской общине и магистрату Мюльхаузена». Ну и хитер же этот прохвост! Он, вероятно, с великим тщанием вникал в черновики Томаса, захваченные в сумке: кое-какие места звучали почти по-мюнцеровски.
Мюнцер, видите ли, расставаясь навсегда с дорогими братьями, целиком подчиняется воле всевышнего. Смертью должен он искупить злоупотребление темного народа, движимого лишь своекорыстием, которое и губит божью правду. Он, Мюнцер, в сердце своем испытывает удовлетворение, что господь распорядился именно так. Поэтому пусть его смерть не возмущает мюльхаузенцев. Он по-дружески просит их оставить его жене все имущество, книги и одежду и не чинить ей зла.
Это только начало. Главное — в другом. Мюнцер обеспокоен, чтобы его дорогие братья не потерпели такого страшного поражения, как крестьяне. Он объясняет причину разгрома: восставшие больше искали корысти, чем правды. Он увещевает мюльхаузенцев трезво все взвесить и не стать виновниками собственных бед. Великая бойня под Франкенхаузеном унесла более четырех тысяч жизней. Не питайте к кому-либо вражды и не ожесточайте дольше власти. А пуще всего берегитесь кровопролития!
Не все мюльхаузенцы бунтовщики. Большая часть горожан не поддерживала мятеж и препятствовала ему. Но чтобы и их не постигла судьба несчастных крестьян, надо совершенно отказаться от всяких бунтарских выступлений и молить князей о милости. Этим письмом он хочет снять с души своей тяжесть и увещевает братьев прекратить восстание, дабы не лилась больше кровь невинных.
Лауэн кончает чтение. Томас задыхается от ярости. Недаром он всегда говорил, что нет такой подлой проделки, перед которой остановились бы тираны! Им мало, что они через несколько дней бросят его на плаху, они хотят представить его отступником и трусом. Смотрите, мол, чего стоит ваш новоявленный пророк: ему еще только начали считать ребра, как он тут же грохнулся на колени, стал каяться и, того хуже, взял на себя постыдную роль изменника-миротворца, побуждающего людей вымаливать у правителей пощаду!
Неужели какие-нибудь простаки попадутся на эту уловку? Неужели поверят фальшивке? Разве так уж трудно разобрать, что письмо написано не его почерком, а подпись, если она есть, поддельна?
Все заранее обдумано. Никто не будет подделывать мюнцеровых каракулей. Зачем? Есть куда более простой выход. В послании предусмотрена фраза, где Мюнцер сообщает возлюбленным братьям фамилию человека, который по его просьбе и под его диктовку пишет прощальное письмо — Христоф Лауэн собственной персоной. Тут нет ничего неправдоподобного. Пленник много часов подряд находился в руках палачей и, разумеется, не может владеть пером. А что касается содержания, то ведь это так понятно: узник в смертельной тоске, сломленный и телом и духом, осознав тщету своих замыслов, призывает прекратить бессмысленную борьбу.