Когда начались переговоры, обсуждение тяжбы шло довольно гладко. Но как только представители крестьян узнали, что их собираются облагать штрафами за участие в бунте, они запротестовали. Князья согласились заменить пеню покаянным шествием: все, кто участвовал в беспорядках, должны направиться к ландграфу и просить прощения.
О повинностях договорились сравнительно легко. Господа пошли на незначительные уступки, зато в главном одержали верх: новшества и отклонения от древних местных обычаев объявлялись незаконными, но все, чему крестьяне издавна были обязаны своим господам, они обязаны делать и впредь.
Радости такое соглашение крестьянам не принесло. Почти все остается по-старому: основное бремя, как и прежде, будет сгибать мужика в три погибели. Господа, выходит, опять правы — каяться должны крестьяне! Особенную ненависть вызывало требование отказаться от союза. Князья и их прислужники знают, чего хотят. Они торопятся лишить мужиков их братского сговора, заставить распрощаться со знаменем, сдать пищали и арбалеты, добытые с таким трудом. Они желают иметь дело не с крестьянским объединением, а с отдельными деревнями, чтобы поскорей вернуться к своему тиранству. Как только они уничтожат этот союз, они наплюют на все грамоты и снова примутся за старое.
Многие деревни отказывались подчиниться договору. Пусть не трогают ни их клятвенного союза, ни знамени, ни права носить оружие! Тех, кто послушно принимал соглашение, стыдили и ругали. Неужели им не надоело быть рабами? Им грозили расправой. Покорность — это уже измена!
Господа посылали на сходки своих людей. Зря, мол, мужики вступают в сговор с соседями? При. чем тут соседи, когда все можно решить миром, между собой? Если они перестанут устраивать сборища, то господин согласен милостиво рассмотреть их жалобу. Раз они видят божье право в сохранении местных обычаев, то следует вернуться к старому.
Поначалу такие речи имели успех. Но это продолжалось недолго. Неизвестные смутьяны пробирались из села в село. Они уговаривали не верить пустым обещаниям. «Ну и ловко же хотят вас одурачить! Надо добиваться не возврата к старым порядкам, а настоящего права, и не для десятка дворов, а для всего крестьянства! Хватит составлять прошения и надеяться, что суд, где восседает кривда, поможет нам. Нечего ждать добра от хитрых нотариусов, которые с важным видом копаются в подложных грамотах. Мы сами достаточно сильны, чтобы, объединившись, добиться свободы!»
Время отдельных вспышек недовольства и неповиновения прошло. Назревал всеобщий мятеж. В начале октября восстали крестьяне Гегау. Вскоре к ним присоединились штюлингенцы, которые еще недавно дали провести себя обманным договором. В ноябре смута охватила и Клеттгау. «Тяжело смотреть на все, что тут происходит, — доносили габсбургским властям, — и можно опасаться, что дело дойдет до великой межусобицы. Здесь все очень дико, странно и тревожно».
Глава пятнадцатая
«ДЬЯВОЛ ДЕЙСТВУЕТ ЧЕРЕЗ СМЯТЕНИЕ УМОВ!»
Давно уже враги окрестили его «одержимым». И он был одержим настойчивой и властной мечтой о великом перевороте, о возмездии, о добытом в сражениях торжестве справедливости. И теперь эти жаркие и бурные осенние дни требовали всех его сил. Он жил в страшном напряжении. Беспощадный к себе, он забыл об отдыхе и мало спал.
Люди поражались его выносливости. В самый поздний час в любую погоду он отказывался от ночлега, если спешил в соседнюю деревню. Была лошадь — ехал, не было — шел пешком. Он часто отправлялся в путь без провожатых. Надо было торопиться. Его не останавливали ни горные дороги, ни тропинки, петляющие по кручам, ни глухие проселки в черном ночном лесу. Он знал об опасности. На рыночных площадях оглашали приказы задерживать и передавать властям всех подозрительных, будь то дворяне, монахи или нищие. За головы смутьянов, подбивающих мужиков на бунт, сулили изрядную награду, и там, где было поспокойней, досужие рыцари охотились за чужаками.