— Я бы с радостью, но спирт не берет — наверное, что-то с печенью. Да я уже нашел, чем разговеться. Отмокаю.
Томас встал, прошелся под зеленой аркой. Походка выдает человека, его характер, темперамент, возраст. Тихоня поднимался с кресла по-стариковски тяжело, но вот сейчас, когда он вышагивал, касаясь кончиками пальцев зеленых зарослей и незрелых гроздей винограда, казалось, что он снова молод и полон сил. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь резные листья, пятнами набегали на его лицо, и из-за этого возникало ощущение, что Томас — это экран на котором демонстрируется какой-то странный бессмысленный фильм. Чертыхальски замер, когда косой луч вонзился в его левый прищуренный глаз. Томас стал медленно поворачивать голову, чтобы зайчик погладил его лоб, брови, нос, и дальше вниз — до подбородка с ямочкой. А потом снова вверх и так дальше — по кругу.
— Тоня, — сказал он, не разжимая век. — Мы ещё живы, а остальное... Все есть суета и глупые хлопоты.
— Банальности говоришь.
— Так наша жизнь во что превратилась? Калейдоскоп банальностей.
— Превратили! — зло поправила баронесса.
— Какая теперь разница? Может, это и к лучшему. Больше о себе будем думать. Пора уже. Мне вон, копеечный рюкзак подогнали — погуляем.
Хозяйка достала из кармана пачку сигарет, выбив одну, захватила губами фильтр. Коробок бабаевских лежал на кухонном шкафу. Поджигая табак и стараясь, чтобы дым не попал в глаз, сказала:
— Может, махнем на остров? Покупаемся, позагораем...
Томас ответил тихо, растягивая слова, словно находясь в трансе:
— Почему бы нет? Хорошая идея.
Луч гладил его лицо. Из открытого рта Томаса вдруг стал вырываться пар, как будто на улице резко похолодало. Вот солнечный зайчик остановился на кончике высунутого языка, словно Чертыхальски хотел попробовать солнечный свет на вкус.
Антонина Петровна настороженно наблюдала за его игрой и между её бровей залегли две морщины. Наконец баронесса сказала:
— Давно писано-переписано, что нельзя возвращаться в места своей молодости. Томас, мемуары читать надо. Мы всегда расстраиваемся, когда видим доказательства того, сколько времени ушло, и как мы повзрослели. Сколько могли сделать и не сделали, как бездарно потратили отведенные нам годы.
— Ты-то не такая, — пропел Томас, продолжая забаву с солнечным зайчиком и блаженно улыбаясь.
— А ты не завидуй — у завистников запоры. Меньше желаешь — мягче стул. Вот помру...
Томас резко обернулся.
Хозяйка взмахнула руками.
— Помру, помру, и не надо мне там рассказывать глупости. Понимаю, старческое, в моем возрасте все об этом только и говорят, поэтому терпи. Похоронят... Да хоть под терриконом — мне все равно. Я уже и завещание составила. Там тебя нет, но если до января дотянешь, перепишу. Кое-что оставлю.
— Бочонки?
Антонина Петровна улыбнулась, но в её глазах полыхнули такие яркие зарницы грусти, что у Томаса защемило сердце.
— Всё тебе оставлю, дурёха. Не пьет он...
Помолчали.
Чертыхальски, опустив голову, срывающимся голосом с большим трудом смог произнести:
— Я чувствовал тогда. Каждый раз. Каждую смерть. Я ведь один остался?
Над головой раздались хлопки крыльев, и в арку влетело несколько голубей. Антонина Петровна, насыпав птицам хлебных крошек, ответила:
— Все ушли. Но пока я землю топчу — ты не один. Понял?
Томас промолчал, только голову опустил ещё ниже.
Вдруг Антонина Петровна вспомнила:
— Слушай, ты же по святошам промышлял.
— Ты ещё детство вспомни.
— Какая разница?
— Да ну... Пустое... Я уже не служу.
— А Рома?
— Не считается — слишком просто. Сам тенета расставил, и в них угодил — я за пассажира, по инерции. Там вокруг него столько черного витало... Думаю, я кого-то опередил. И вообще, Алексеич запретил мне делом заниматься.
— Да хто узнает? Ты не в его волости — в Диком поле, в моем городе. Я тута власть! Помоги! У тебя хватка шальная. Пруха — твоя подруга. Всегда так было.
— Та ото ж...
Тоня встала и, смотря снизу вверх, продолжила уговоры:
— Выручи старую. Прямо беда. Статистику портят.
— Сколько?
Баронесса замялась.
— Есть маленько. Тут пока своих всех учтешь — ты в конторе служил, в курсе, какой вал идет — мозоли не сходят. Какие уж тут чистенькие? А ты их носом чуешь, — хозяйка указательным пальцем надавила на грудь Чертыхальски. — Или они тебя.
Томас усмехнулся, обнял Тоню, и положил голову на её необъятное мягкое плечо — для этого ему пришлось чуть-чуть согнуть ноги в коленях. Постояв так, понял, что неудобно, снова выпрямился.