Вслед за Томасом по трапу шла высокая статная дама — цоканье подковок её туфелек из-за тумана и утренней тишины разносилось далеко-далеко — до пакгаузов и мастерских. Туалет по последней европейской моде — приталенное под корсет платье из темно-синей английской шерсти с закрытым высоким лифом и стоячим воротничком. На плечах накидка из шкурок бельков. Широкий черный пояс-кушак повязан на пояснице пышным бантом. На груди дамы брошь с тремя крупными жемчужинами правильной формы — ослепительная белизна перламутровых камней выгодно подчеркивала строгость её наряда. Пышную прическу смоляных с вороньим отливом волос венчала изящная шляпка с широкими полями и траурной, закрывающей лицо, вуалью. Украшенные алмазами заколки, удерживали шляпку от порывов ветра и неосторожных движений.
Не успела дама подойти к Томасу, как к ним, разрывая клубы тумана, подъехал ведомый парой гнедых жеребцов фаэтон с откидным верхом. Дама, подобрав тяжелые пышные юбки, первая заняла свое место, а Томас, прежде чем последовать за ней, обернулся и, засунув два пальца в рот, свистнул. Тут же появились четыре высоких жилистых китобойца, которые несли тяжелые сундуки. Когда они поставили багаж, рессоры жалобно заскрипели, фаэтон накренился назад, и жеребцы заржали и невольно попятились — сидящему на козлах кучеру пришлось успокоить их плеткой.
— Голубчик, к «Тощей Эльзе», — приказала дама.
С момента, когда Томас покинул свой дом, прошло пять лет, и вот настал миг, когда он толкнул тяжелую, окованную железными полосами дверь, переступил через порог и, наконец, вдохнул родной и знакомый ему воздух. Вдруг мир перед глазами Томаса двинулся в сторону, и в голове зашумело, как от бокала доброго рома.
Он осмотрелся. Теперь всё здесь было так и не так. Кажется, те же стены и мебель, как и прежде пол усыпан опилками и еловыми ветками; тот же запах хмеля, жареной рыбы, хлеба, сосисок и тушеной капусты, но... Все словно усохло, уменьшилось, как будто «Тощая Эльза» похудела ещё больше. Томаса встретили не такие, как представлялось во времена разлуки с домом высокие потолки и не столь широкие окна. Стены стали ближе, люстры висят ниже. За столами сидят незнакомые люди, а за стойкой, где раньше на высоком табурете когда-то восседала его мать, был новый управляющий. В свете газовых рожков сияло его чисто выбритое бледное лицо. Холодные глаза. Светлые волосы. Черная рубаха, синего бархата безрукавка с золотой цепочкой от часов.
Томас и дама подошли к стойке.
— До-о-оброе утро. Чем моху служить? — приятно растягивая «о» сказал новый управляющий. — Ви витно исдалека-а-а... И я таже тогадываюсь кто ви.
— Доброе утро, — кивнула дама. — Я возвращаю вам юнкера... Вернее, юнгу Томаса.
— Траствуйте, Тоомас.
— Здравствуйте, — сказал мальчик, вежливо улыбнувшись.
— Торогой труг, рад вас видеть тома.
Новый управляющий, казалось, не имел возраста. Почти белые, без седины, набриолиненные волосы прилизаны назад, высокий лоб с двумя глубокими морщинами между бровей, молочно-голубые глаза. Острый нос со сломанной переносицей. Ноздри такие узкие, что кажется, принадлежат змее. Тонкие губы приветливо изогнуты, но эта совершенно искренняя улыбка почему-то отталкивала.
— Если разрешите, я скажу о ваших ротных. Папы здесь нет — вернулся томой. Мама умерла от чахотки тва года назат. Хозяин... — управляющий замер на мгновение, словно к чему-то прислушался, — ждет наверху. Поспешите, он будет очень, очень рат. Он ждал. Ждет. А я, — Тарво,— управляющий чуть склонил голову. — Помогаю вашему детушке.
Томас хотел возразить — старик, который наверху, ему не дедушка, но... не стал спорить. Поправив лямки рюкзака, он улыбнулся Тарво и, обратившись к даме, сказал:
— Прощайте, м... — запнулся и, пересилив себя, закончил мысль: — Спасибо вам за всё, баронесса. Думаю, дальше мне следует идти одному.
Дама подошла к Томасу, наклонилась и, обняв его одной рукой за плечи, чмокнула в щеку.
— До свидания, Томас. Если понадобится помощь, ты знаешь, где меня найти. Буду ждать, буду ждать.
Когда баронесса вышла из корчмы, мальчик ещё постоял с минуту, вдыхая прокуренный воздух, осматривая знакомый-незнакомый зал, прислушиваясь к ощущениям. В тот миг он не мог описать словами свое состояние. Этим утром он ещё спал в своей кровати, а рядом храпели друзья и товарищи. В том мире все было расписано по минутам, всё понятно, ясно и просто. Учеба, экзамены, потом кругосветные путешествия на китобое. Он почти забыл родной город, и место, которое называл домом, и вот, оказывается, Ревель, громады кораблей в порту, «Тощая Эльза», — это не обрывки предрассветного сна или воображаемый образ, а скучная, обыденная, трезвая, живущая когда-то вне Томаса и без Томаса реальность. Прошлое должно уйти. Как это ни печально, но детские приключения закончились, и к старому, так полюбившемуся ему миру, дорогим его сердцу друзьям, теперь возврата нет.