— Ох, — прохрипел я. — Нет.
— Путешествие окончено, — проговорила королева, держа меня за руки и неотрывно глядя в глаза. — Дорога вернулась к своему началу.
— Госпожа, — сказал я, — ты навеки останешься, моей музыкой. Только горестно улыбнулась Королева Эльфов.
— Это сейчас ты говоришь так, мой Томас. Но скоро тебя увлечет подлинная жизнь, а эти семь лет окажутся лишь сном, пригрезившимся тебе на Эйлдонском Холме; ты не из тех, кто, вернувшись домой, тоскует и сохнет по прекрасной Эльфийской Стране. Но прежде чем ты уйдешь, мне хотелось бы наградить тебя, Томас.
Я не раз представлял себе этот момент и теперь точно знал, чего просить.
— О прекрасная королева, — сказал я, — лишь об одном прошу, позволь мне взять с собой эльфийского подменыша, ту женщину, которая прислуживала мне.
Но королева только покачала головой.
— Нет, Томас, не бывать этому.
— Госпожа, я готов заботиться о ней, — горячо заговорил я. — Готов смотреть, чтобы она не осталась одна, чтобы не знала нужды и голода…
— Томас, Томас Рифмач… — ответила она мне с неприкрытой болью, — эта женщина не может покинуть Волшебную Страну, как бы ни просил ты об этом. Она с самого детства ела пищу эльфов. Она не сможет вернуться на Землю. — Я молчал растерянно и только горестно смотрел на нее, и она добавила: — Я сама, как сумела, наградила ее за службу. Все оставшиеся годы ей будут сниться только добрые сны. А пробуждение будет встречать ее только заботой и лаской.
— Спасибо, — выдавил я. — О большем я не смею просить.
— Тем не менее ты получишь мой прощальный Дар.
С удивлением смотрел я, как королева срывает яблоко с ближайшего дерева.
— Все в порядке, — успокоила она, — ты его заслужил. Семь лет молчания подготовили твой язык к правде, к великой Правде. Прими этот плод, съешь его и обрети уста, не знающие лжи. А за твой дар убитому рыцарю сила моего нынешнего подарка возросла десятикратно.
Я подержал плод в руке. От него шел крепкий запах вина, гвоздики и свежей зелени летнего утра. Да, с земным яблоком его ни за что не спутаешь.
— Неужели ты думал вернуться домой таким же, как ушел?
— Нет, — сказал я. — Я, конечно, не тот, что был.
— А вот я — все та же. — Она небрежным жестом отбросила волосы со лба, словно не хотела мне этого говорить. Но ты будешь меняться, даже когда узнаешь будущее, как знаю его я. Это — твоя природа, так же как неизменность — моя.
Я отступил на шаг от этой печальной красоты и сказал то, на что никогда раньше не осмеливался:
— Вот почему ты не можешь любить меня? Потому что это значит — измениться?
Королева серьезно и печально смотрела на меня.
— Для этого мне незачем меняться, Томас. Я смотрел на нее во все глаза, не в силах поверить услышанному.
— А теперь делай, что ведено, — приказала королева, — бери и ешь.
Я вонзил зубы в сочную белую мякоть. Я не помню, как жевал или глотал, помню только аромат и вкус плода и то, как в руках у меня осталась крошечная сердцевина.
— Ничего не произошло, — сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Хочешь — считай так, — усмехнулась она, — пока у тебя не появится повод убедиться, — и пошла меж деревьев. Я отправился следом и скоро увидел ее белого коня и мою Молли, мирно щиплющих травку на поляне.
Мы скакали бок о бок. Мы вместе миновали голую пустыню и вместе спустились в пещеру, по дну которой течет река, разделяющая миры. На берегу стоял человек. Он смотрел на воду и повернулся к нам, только когда мы приблизились почти вплотную.
Я узнал его.
— Приветствую тебя, Королева Эльфов, — голос его раскатисто прозвучал под сводами пещеры.
— Приветствую тебя. Король Грядущих Лет, — отозвалась она.
— Человек с Земли, — молвил Король, — я рад, что ты возвращаешься. Поклонись от меня солнцу и луне, и зеленому листу, когда снова ступишь в Срединные Земли. Не забывай меня. Рифмач, ибо мы еще встретимся.
— Я не забуду тебя, брат, — ответил я.
Мы оставили его на берегу реки, пересечь которую ему не суждено пока, смертной реки, шептавшей о тепле, старых битвах и старых ранах. Теперь и я слышал их — все песни, что когда-либо пели мужчины и женщины моей родины — слышал и понимал, и забывал их за время этого пути сквозь дни, годы, удары сердца.
Мы пересекли реку, а когда начали подъем, навстречу нам пахнуло холодным воздухом. Я задохнулся от неожиданности, едва узнал его.
То был запах Земли.
Часть третья
МЭГ
Не люблю я, когда замечают, что слух у меня уже не тот, но куда же денешься, правда, она правда и есть. Хотя старый человек и по-другому может узнать, что да как. Пес у огня напрягся, уши навострил, но не встревожился и к двери пошел спокойно, так я поняла, что не чужой пришел, еще раньше, чем гость в дверь колотить начал.
Распахиваю я дверь и вижу, на что уж и надеяться перестала: стоит мой Том, Томас Рифмач, жив-здоров и разодет в зеленое, ровно князь какой. И я, дура старая, стою перед ним и плачу.
— Том, — говорю, — Том, а мы уж думали, ты мертвый!
А он молчит, только объятия мне навстречу раскрыл. Я и забыть успела, какой он высокий, щекой к нему прижалась, и пахнет от него травами, каких я за всю жизнь не встречала. Теплый. А сердце стучит часто-часто.
Наконец я из объятий его высвободилась. Но он, все одно, не отпускает меня, за руки держит и рассматривает то так, то эдак. А я на него смотрю, а вид-то у него странный, нездешний, и от роскоши прямо глаза слепит.
— Мэг, — говорит, — какая ж ты красивая!
— А ты все такой же! В холмах сгинул, и ни словечка от тебя за все годы, а теперь подлизываешься, чтоб я тебя, значит, так вот и простила.
Я болтаю себе без умолку, а сама думаю: странный явился, тихий, то ли ошарашенный, то ли изголодавшийся какой. Страшновато: а ну как дух,
Врагом насланный. Где был — неведомо, да и вообще ничего не сказал толком. Ну в свое время сам все расскажет. И я решила говорить с ним, как со всяким гостем. Когда б и откуда ни шел — с холмов или из замка — пришел он ко мне, и я уж буду такой, какая есть.
— У нас только овес и остался, вот, если хочешь, можешь помочь месить, тут ты как раз вовремя. Только одежду смени, а то больно хороша она у тебя. Вещи твои старые я сберегла, не все, правда, вон, в дубовом сундуке лежат. Смейся, коли хочешь, только не смогла я с ними расстаться.
— Над чем же смеяться? — это он мне. — Я ведь не сказал, когда вернусь. И не было меня, наверное… довольно долго?
Я прямо похолодела, заслышав такие речи.
— Полных семь лет прошло, сердечко мое, — отвечаю, — семь лет, до денечка, с той поры, как ты ушел в Эйлдонские Холмы и не возвратился больше.
— Полных семь лет, — повторяет он. — А не семь дней, часом? И не семь недель? Она сказала, что выполнит обещание, но она плохо понимает, что такое время… Я все надеялся, что она ошибется.
«Она сказала»! Очень мне не хотелось спрашивать, но куда денешься.
— Том, — говорю, — милый мой, где ж это тебя носило?
Он сжал мои ладони в своих.
— Она сказала, все тамошнее покажется мне сном, а я не мог понять, почему, раз я прожил там столько времени. А как только вернулся, вдохнул запах палых листьев на склонах холмов, увидел тебя и твои руки в морщинах, и стол этот, а в трещины мука набилась… и тамошнее стало ненастоящим, словно его и не было никогда — нет, словно его и быть не могло.
— Может, так оно и есть, — осторожно говорю я. Он всегда был скор на выдумки; а после этих приключений, гляжу, у моего Рифмача мудрость прорезалась, как у настоящего поэта. — Ну, сделанного не воротишь. Иди-ка, садись. По-моему, поесть чего-нибудь тебе не помешает.