Тем не менее до XIII века борьба с ересями имела характер временный, периодический. Она возгоралась, когда духовенство приобретало влияние в правящих сферах, и потом затихала с потерею этого влияния. Часто противоречившие друг другу интересы светской и духовной власти лишали эту борьбу необходимых средств для наказания ослушников церкви: еретик в одном государстве бывал обласкан в другом, и наоборот. Возвышение папства постепенно устранило возможность подобного убежища. Когда римские первосвященники стали отнимать и раздавать короны, для них ничего не стоило уже “понудить” правительства преследовать их подданных – еретиков. Таково было папство после Григория VII. Но и тогда все зависело еще от характера римского первосвященника. Делу будущего предстояло создать нечто независимое от личности. Этим нечто была инквизиция... Приближалось время ее нарождения. Крестовые походы против неверных Востока, на защиту Гроба Господня, мало-помалу укоренили в умах понятие о богоугодности преследований врагов религии. Массы были наэлектризованы. Повсюду быстро возникали монастыри с суровыми уставами, носились слухи о скором наступлении Страшного суда. Мысль о спасении витала в восторженных умах, мысль о подвиге во славу религии, во исцеление души и тела. Оставалось только указать арену для этих подвигов, и за этим дело не стало. С высоты папского престола уже наметили для них новую область, и скоро полилась кровь верных и неверных, на этот раз уже на Западе.
От правого берега Роны и дальше на запад, в нынешнем Лангедоке, в XIII столетии лежали владения графа Тулузского Раймонда VI. Под благодатным небом юга здесь процветало едва ли не единственное в то время царство веротерпимости и свободы. Богатые города с Тулузой во главе, сильные своим самоуправлением, наследием когда-то царивших здесь римлян, представляли странное для того времени смешение личностей различных вероисповеданий, правоверных католиков с признанными врагами католической церкви. И никто не возмущался здесь отсутствием господствующего культа, все считались равноправными гражданами и одинаково охранялись законом. Рядом со строгими сектантами здесь проживали, переходя из города в город, от замка к замку, знаменитые трубадуры, воспевавшие любовь, красавиц и покровителей свободы. Веротерпимость и поэзия, как два добрых гения, царили в этой стране, вместе с благодатными лучами солнца поселяя везде мир и довольство. И не одна пара завистливых глаз соседних владетельных баронов жадно устремлялась к богатым городам Лангедока, а по ту сторону Роны, у престола и на престоле римских первосвященников, давно закипала ненависть к этому гнезду ересиархов.
Там не могли простить, что среди подданных графа Тулузского спокойно проживали еретики-альбигойцы, как называли их общим именем от города Альби в провинции Альбижуа, на самом деле распадавшиеся на два самостоятельных толка – катаров и вальденсов... На юге Франции ересь катаризма возникла не самобытно. Она пришла сюда с Востока после долгих попутных остановок и метаморфоз. Исходный пункт ее – учение Зороастра, развитое и дополненное его учеником Манесом. Манес был родом из Индии. Год его рождения – в начале III века, школа его ума – персидские маги, александрийские неоплатоники и гностики, догма – евреев и христиан. Поэт, мистик и философ, он не удовлетворился ни одною из существовавших религий и взял на себя миссию основания новой. Приемы этого основателя религии напоминают приемы Магомета. Он заимствует и примиряет учения своих предшественников, из разнородных чужих основ создает новую, свою собственную. От Зороастра он сохранил главное – дуалистическое воззрение на мир и природу человека как сочетание добра и зла. Из Индии он вынес пантеизм – одухотворение всего сущего, от христиан – величественный образ Искупителя. Священные книги евреев Манес отверг. Их идеи о Божестве казались ему нечистыми, ложными и даже оскорбительными для Божества, их мораль – недостаточно совершенною и несогласною с святостью Бога. Они не содержат в себе, говорил он, ничего о вечной жизни, а временные обещания их, например, умножение потомства, могут действовать лишь на низменную сторону человека. Манес отрицал также пророчества о Спасителе, считал ложным и абсурдным библейский рассказ о сотворении мира и падении человека, не признавал священными религиозные обряды евреев и относился критически к Новому Завету. Он не признавал Деяний апостолов, относительно же Евангелия говорил, что оно написано не самими апостолами, а по их рассказам, причем опирался на заглавия “от Матфея”, “от Луки” и т.д. (по-французски selon, по-гречески χατα). Отсюда происходили, по его мнению, ошибки и противоречия, отсюда же проистекала необходимость очистить Евангелие, восстановить его первообраз. Чтобы достигнуть этого, Манес отвергал рождение Спасителя от женщины, рассказ о Его обрезании, о принесении Им жертвы, рассказ о пребывании в пустыне, об искушении дьяволом, наконец все, взятое из Ветхого Завета. Все это Манес урезал и изменил согласно своей доктрине.
Два начала: Бог и Сатана, первый – добрая, второй – злая сила, виновники существующего, – такова была альфа этой доктрины. Сатана создал тело человека. Бог одарил последнего разумом, душою. В этом причина двойственности человека, вечной борьбы составляющих его элементов, духовного и телесного. С течением времени грех овладел человеческим родом. Чтобы спасти этот род, добрый Бог сошел на землю под именем Христа и под видом человека. По наущению Сатаны евреи предали его смертной казни, но страдания Христа были только видимыми, в них – указание пути к спасению посредством очищения от земных привязанностей и страстей. Души людей, не воспользовавшихся при жизни этим указанием, переходят в другие тела, даже в животных и растения. Достигнув таким образом известной степени совершенства, они окончательно отрешаются от земной оболочки, водворяются на Луне и там очищаются водою в течение 15 дней, затем в царстве Солнца – небесным огнем. Очищение всех душ будет концом этого мира – такова омега учения Манеса.
Обаяние религиозных воззрений Манеса лучше всего подтверждается распространением его учения. Сохраняя свою основу и видоизменяясь лишь в частностях, оно постепенно продвигалось на запад. В Европу оно перебралось при императоре Цимисхие с ересью павликиан и прочно утвердилось в нынешней Фракии, в окрестностях Филиппополя. Соседство со славянами, издревле склонными к дуализму, придало новые силы учению Манеса. В V веке оно дало новый религиозный побег – богумильство, по имени основателя секты Богумила. Богумилы выработали почти все, что мы встретим на юге Франции. Из Болгарии богумильство проникло в Италию, в северную часть ее, Ломбардию, а потом, перешагнув Альпы и Рону, – в благодатные провинции южной Франции. Таково было происхождение катаризма среди подданных графа Тулузского. Само имя катары (от греческого слова χαυαροσ – чистый) было усвоено французскими еретиками по преемству от болгарских богумилов. Обозрение их догматов еще более подтверждает их родство со славянскою ересью как развитием манихейства и вместе с тем объясняет ту ненависть, которую они возбуждали в Риме.
Мир вещественный и тело человека катары считали творением дьявола, злого Бога, творца и князя сего мира, как записали тулузские инквизиторы. Лишь невидимое и вечное, учили они, – дело рук Бога доброго. К римской церкви они относились с презрением. Она была для них “базилика дьявола и синагога сатаны”. Лишь в лоне их учения возможно было спасение. Никакие таинства римской церкви они не считали священными. Тело Христово в св. причастии было для них простым хлебом, крещение бесцельно, духовная иерархия как собрание грешников бессильна руководить человеческою совестью. Они учили, что воплощение Иисуса Христа было лишь видимое, что он никогда не унизил бы себя до рождения от женщины. Крест они считали не заслуживающим почитания, потому что он – символ страданий Господа, а никто, говорили, они, не почитает ярмо, возлагавшееся на его отца. Воскресение мертвых они отрицали и, подобно манихеям, верили в переселение душ. Они верили, что душа человека переселяется даже в животных, отсюда запрет у них на мясо, так как, убивая животное, катар мог лишить этим душу возможности очиститься. Брак катары не признавали божеским учреждением. Если они не отвергали его окончательно, то лишь снисходя к слабостям человека и главным образом потому, что рождение новых людей давало переселяющимся душам средство очиститься, создавало новые формы для их водворения. Подобно богумилам, катары соблюдали обряд рукоположения, так называемое соnsolamentum. Клятва им запрещалась. Перед судом инквизиции один альбигоец объявил, что не поклянется даже в том случае, если от этого его религия из гонимой станет торжествующей. Владение каким-либо имуществом катары считали греховным. Это была, по их словам, ржавчина души, и они отрекались от нее, называя себя нищей братией, nos pauperes Christi[1]... Такой аскетический склад катаризма делал это учение непригодным для массы, отсюда компромиссы, например, отрицание и разрешение брака. Основная цель их учения – духовное совершенство и нищенство – могла быть доступна лишь немногим, отсюда разделение катаров на совершенных и верующих. Совершенных было немного, всего четыре тысячи, по счету инквизиторов. Это были истинные блюстители катаризма. Они отрекались от имущества, от семейных и родственных уз. Даже католики ставили их в пример своему духовенству, так безупречно строга была жизнь совершенных. Четыре раза в год они постились в течение 40 дней, каждую неделю в году три раза ели только хлеб с водою. Простая одежда черного цвета и сумка через плечо с Евангелием на провансальском наречии – таковы были отличительные признаки совершенных. Жизнь остальных катаров, или верующих, была далеко не так сурова. Они могли жениться, могли носить оружие и владеть имуществом, но хоть под конец жизни, и даже предпочтительно под конец, все-таки принимали consolamentum, дабы спасти его от греха, а обряд от поругания... Совсем иная была догма вальденсов, от имени Вальдо, основателя этой секты. Это были рационалисты, чуждые всякого мистицизма, чего нельзя сказать об альбигойцах-катарах. Они верили в триединого Бога, признавали таинства причащения и крещения, но, подобно катарам, восставали против почитания икон и ненавидели римскую церковь. Она была для них вавилонскою блудницей, бесплодною смоковницей, которую проклял Спаситель. Здесь, вероятно, главная причина, почему их смешивали с катарами. Обе секты очень быстро распространились на юге Франции. Раньше них здесь господствовали ариане, присцилиане, одновременно с ними петробрусиане, по имени проповедника Петра из Брюи. Такое множество сект благоприятствовало развитию в населении духа терпимости, некоторого религиозного индифферентизма и наконец отступничества от правоверной католической церкви. К тому же невежество и порочность духовенства этой церкви не представляли никакого нравственного отпора ересям и только давали повод к обличительным речам еретических проповедников и вольным песням трубадуров... Но гром все-таки грянул над Лангедоком. “Вавилонская блудница” оказалась не совсем погруженной в суету сего мира, “проклятая смоковница” – еще полною сил и цветущей...