Но, подойдя ко мне, он опустился на колени и стал другим, добрым. Он положил предо мной золотую мышку с рубиновыми глазами. «Помоги мне! — сказал он. — Пожалуйста, помоги!..»
Зазвенели кимвалы, загремел гром. Я лежала, дрожа, под забором. Небо стало багровым, дождь ревел, голос внутри меня самой повторял: «Иди домой, Томасина. Иди к Мэри Руа… иди… иди!..»
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
32
Лори прошептала:
— Ты возьмешь ее на руки?
Женские слезы смешались с каплями пота на детском лице. Макдьюи склонился над дочерью и вытер ей насухо щеки и лоб.
— Нет, — ответил он. — У тебя ей лучше. Я бы хотел так умереть.
Миссис Маккензи закрыла лицо руками, спина ее тряслась. Вилли отвернулся к стене.
Гроза гремела и сверкала. Грохот сменялся страшной тишиной, когда один лишь дождь стучался в окна. В одну из таких минут четыре раза пробили башенные часы. Лори и Эндрью в отчаянии посмотрели друг на друга поверх рыжей головы.
Мэри открыла глаза и долго глядела в глаза Лори. Потом она взглянула на отца, и лицо ее, маленькое, словно у куклы, вспыхнуло румянцем. Она стала на секунду такой же хорошенькой, как была.
Тогда они и услышали кошачий крик за окном, перекрывающий и свист ветра, и грохот ливня, и раскаты дальнего грома.
Все вскинули голову — и Лори, и Эндрью, и заплаканная миссис Маккензи, и распухший от слез Вилли с обвисшими усами.
Снова раздался крик — долгое, жалобное, пронзительное «мяу!». И кто-то в комнате сказал: «Томасина».
— Кто сейчас говорил? — крикнул Эндрью.
Усы у Вилли Бэннока взметнулись кверху, глаза сверкнули.
— Она! — закричал он. — Она сама!
Молния сверкнула так, что лампы и свечи обратились в незаметные огоньки. Все увидели в окне мокрую рыжую кошку.
— Томасина! Томасина! — вскричали разом Мэри Руа и миссис Маккензи. Девочка указывала пальцем на снова потемневшее окно.
— Господи помилуй! — сказала миссис Маккензи. — Кошка пришла с того света за нашей девочкой…
Первым разобрался, в чем дело, здравомыслящий Вилли Бэннок.
— Она живая! — крикнул он. — Да пустите вы ее сюда!
— Миссис Маккензи, — хрипло и тихо сказал Эндрью, чтобы не спугнуть Томасину, — она вас любит. Откройте окно… только поосторожней. Богом прошу!
Старая служанка встала, вся трясясь, и осторожно пошла к темному пустому окну.
Все затихло, только Лори слышала, как сухо и тяжко били крылья улетающего ангела смерти.
Медленно и осторожно миссис Маккензи открыла окно. В комнату влетели брызги дождя. Кошки не было.
— Кис-кис-кис, — позвала миссис Маккензи. — Томасина, иди ко мне, молочка дам!..
— Талифа, — заглушил шум ливня нежный голос Лори, — иди сюда! Иди ко мне! Кто-то мягко шлепнулся на пол. Мокрая кошка подошла ближе, открыла рот, молча здороваясь с людьми, отряхнулась как следует, подняла одну лапу, другую, третью, четвертую и отряхнула каждую. Практичный Вилли ловко обошел ее и закрыл окно.
Эндрью Макдьюи казалось, что если он тронет Томасину, она исчезнет как дым, или рука его просто коснется пустоты. Но все же он поднял ее, и она на него фыркнула. Она была настоящая, мокрая и злая.
— Господи! — сказал он. — Спасибо. — И положил кошку на руки к Мэри Руа. Томасина мурлыкала, Мэри обнимала ее, целовала и не думала умирать. Слабым, вновь обретенным голосом она выговорила:
— Папа, папа! Ты принес мне Томасину! Томасину принес, она жива!
Как бы долго ни пришлось ей выздоравливать, все стало на свои места. Отец ее снова был всемогущим и всеблагим.
— Ты что-нибудь понимаешь, Лори? — спросил Эндрью.
— Да, — просто отвечала она, нежно улыбнулась и глаза ее засветились мудростью. Она встала и положила в постель девочку с кошкой. Томасина принялась мыться. Ей много предстояло сделать — из лапы шла кровь, два когтя болтались, но она сперва вылизала шею и щеки своей хозяйки, а потом без прежней ненависти посмотрела на рыжеволосого и рыжебородого человека с мокрым лицом.
Гроза утихала вдали. Мэри Руа обняла Томасину, и та отложила свои дела. Через несколько секунд обе они крепко спали.
Миссис Маккензи и Вилли тоже пошли спать. Дождя уже не было. Кто-то постучался у входных дверей. Эндрью пошел открывать и увидел отца Энгуса, осунувшегося после бессонной ночи и одетого в старую сутану. Ветеринар долго глядел на него. Лицо священника было мирное, и глаза за стеклами очков смотрели спокойно.
— Ты уже знаешь, — сказал Эндрью.
Энгус знал, и не знал. Просто сейчас, ночью, он вдруг ясно понял, что молитва их услышана.
— Да, — отвечал он. — Она жива и здорова.
— Она и говорить может. Энгус кивнул.
— Томасина к ней вернулась, — медленно продолжал Эндрью; но Энгус снова кивнул и сказал:
— Очень хорошо.
Они вошли на цыпочках в комнату. Лори сидела над спящей девочкой и спящей кошкой. Улыбка осветила круглое лицо священника.
— Как у них красиво… — сказал он.
Тогда Эндрью вспомнил то, что хотел сказать:
— Лори… — позвал он.
— Да, Эндрью?
— Когда миссис Маккензи открыла окно и позвала Томасину, ты ее тоже позвала, но как-то иначе. Как ты ее назвала?
— Талифа.
— Марк, — сказал отец Энгус, — глава 5, стих 35, и далее.
Лори улыбнулась. Эндрью удивленно глядел на них.
— Скажу по памяти, — продолжал священник: — «Приходят от начальника синагоги и говорят: дочь твоя умерла, что еще утруждаешь Учителя? Но Иисус, услышав сии слова, тотчас говорит начальнику синагоги: не бойся, только веруй… Приходит в дом и видит смятение, и плачущих и вопиющих громко. И, вошед, говорит им: что смущаетесь и плачете? Девица не умерла, но спит…»
Лори все так же улыбалась нежной, загадочной улыбкой; Эндрью пристально глядел на священника и на нее.
— «И взяв девицу за руку, — продолжал Энгус Педди, — говорит ей: „талифа куми“, что значит „девица, тебе говорю, встань“. И девица тотчас встала и начала ходить».
— Не понимаю, — хрипло сказал Эндрью.
— Она не умерла, она заснула, — сказала Лори. — Я видела, как дети ее хоронят. Когда они ушли, я раскопала могилу. Я боялась, не натворили ли они чего-нибудь.
— А-а-х… — выдохнул Эндрью.
— Я заплакала, — говорила Лори, вспоминая тот день. — Она была такая несчастная, на шелку, в коробке, совсем как живая. Мои слезы упали на нее, и она чихнула.
Священник и врач молча слушали ее.
В мозгу ветеринара Макдьюи проносились события того дня: как он приказал Вилли усыпить кошку, как оба они спешили, собаку надо было оперировать. По-видимому, загадочный паралич прошел под наркозом, так бывает.
— Спасибо, Лори, — серьезно сказал он.
— Вы оба, наверное, есть хотите, — сказала Лори. — Пойду кашу погрею и поставлю чай.
Эндрью раскурил трубку. Энгус долго ждал, пока он заговорит, не дождался и начал первым:
— Что ж тебя теперь печалит?
— Да так… — сказал ветеринар, помолчал и объяснил: — Значит, это не чудо…
— А тебе и жалко! — заулыбался священник. — Очень мило с твоей стороны, меня пожалел. Нет, Эндрью, не чудо. Но ты оглянись, вспомни, как все хорошо задумано, а?
Эндрью долго курил, потом сказал негромко:
— Да, Энгус. Ты прав.
На кухне Лори гремела кастрюлями, чайником и сковородкой. Так распоряжаются в доме, где остаются навсегда.