Выбрать главу
* * *

Наконец-то зажал Фарзан увертливого и скользкого, как уж, Спаргаписа. Хитрец попался!

Спаргапис метался в кольце врагов, стремясь прорваться, о кольцо стягивалось все туже и туже. Невероятно отчаянным усилием Спаргапис и Сохбор с двумя десятками джигитов прорвались-таки...

Всадники мчались во весь опор. Сохбор схватил за повод коня Спаргаписа.

— Куда, царь? — с тревогой спросил охрипшим голосом

Сохбор.

— К Зарине!

— Но ведь там-то нас и ждут!

— Все равно!

* * *

Издали Спаргапис услышал низкий, почти звериный крик и догадался, что это Зарина. Соскочив на скаку с коня, он отбросил в сторону что-то говорившего Скилура и ворвался в рррту. На войлоке лежала без единой кровинки в лице Зарина, а между ног у нее в луже крови что-то копошилось...

— Зарина! Зарина!! Зарина!!! — взывал Спаргапис, тряся ее за плечи.

Зарина не отвечала. Только раз едва заметно шевельнулись ее спекшиеся губы.

— Враги, царь! Враги! — ворвался в юрту Сохбор.— Беги, мы задержим!

— Я хочу умереть, Сохбор, — угасшим голосом пробормотал Спаргапис.

— Спасай ребенка, царь! Спасай! — орал Сохбор.

- Какого ребенка? — безучастно спросил царь и встрепенулся. — Где-е-е? А-а, вот он...

Спаргапис ожил. Он схватил кровавый комок и, пачкая кровью и слизью панцирь, прижал к груди и на мгновенье замер. Встал и, еще немного помедлив, выбежал из юрты.

Враги были уже рядом. Можно было отчетливо различить отдельные лица людей и оскаленные от напряжения лошадиные морды. Спаргапис одним махом взлетел на коня.

— Все за мной! — взревел он, становясь опять самим собой, и рванул с места в карьер, прижимая к груди драгоценную ношу.

* * *

Фарзан, припав к телу дочери долго и безутешно рыдал. Потом вдруг поднялся, выпрямился во весь рост — иссохший, страшный — и, потрясая костлявыми кулаками, вскричал:

— Эй, боги! Вы слышите меня? Это я, Фарзан, несчастный отец загубленной дочери, спрашиваю вас, почему вы, всесильные и всеведущие, позволяете ходить по земле такому извергу, как Спаргапис? Почему, я спрашиваю вас?— замолчал, словно прислушиваясь, и вдруг взорвался, исступленный.— Если вы за него, то я, Фарзан, проклинаю вас вместе с ним! Поразите меня! Я плюю на ваш гнев! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Ха-ха-ха! Абии содрогнулись. А когда Фарзан обернулся, отшатнулись — их вождь, оскалившись, смотрел на них безумными глазами.

* * *

Тщательно скрываемая даже от ближайшего окружения радость Спаргаписа от известия о безумии Фарзана оказалась, однако, преждевременной. Абии отвергли притязание Скилура на звание вождя по двум веским причинам: во-первых, здравствует Фарзан, носящий этот титул, и, если боги лишили его разума, они же могут его ему возвратить, а во-вторых, не может проклятый отцом Скилур наследовать высокое звание, пока не получит прощения от Фарзана. Пока же власть над племенем возьмет в свои руки совет старейшин — главы всех родов абиев. И первым делом совет старейшин объявляет, что Спаргапис для абиев вне закона и любой человек, убивший его, получит признание всего племеви.

Ох, властолюбие, властолюбие! Сумасшествие Фарзана вдруг открыло перед каждым из старейшин родов абиев возможность самому стать вождем, для этого первым делом надо было убрать с дороги Скилура — законного наследника Фарзана, а во-вторых, избавить абиев от губительного красноречия Спаргаписа и закрыть для него доступ во владения племен. Старейшины хотели вообще отрешить Скилура от всяких притязаний, но хитроумный Спаргапис сумел всполошить вождей массагетских племен, доведя до их слуха весть о том, что своенравные абии хотят вернуться к временам, когда звание вождя не передавалось по наследству, а выбирался всем племенем наидостойнеший из всех соплеменников и ему вручались символы власти над племенем. И несмотря на то, никому из массагетских вождей не улыбалось, чтобы во главе абиев встал этот прихвостень коварного Спаргаписа, но что же делать — дурной пример заразителен, пусть Скилур, но преемственность наследования должна быть незыблемой, во имя этого все вожди со скрытой угрозой "подсказали" совету старейшин абиев объявить Скилура наследником Фарзана, что и сделали абии, однако обусловив почти невыполнимым условием. Им была своя рубашка ближе к телу.

* * *

Одинокий путник брел по степи. Это было необычайно — кругом бушевал пожар междоусобных войн, а здесь — одинокий, безоружный, беззащитный... Еще более удивительно было то, что редкие встречные — до зубов вооружённые всадники приветствовали этого одетого в рубища путника, почтительно склонив голову и приложив ладонь к сердцу. Это был Фарзан. Нет, он не был изгнанником своего племени, напротив, ему оставили все: богатые юрты и шатры, имущество, надо сказать, немалое, принадлежащие ему бесчисленные стада овец, табуны прекрасных коней, он даже продолжал носить звание вождя племени абиев, но никакими силами невозможно было его удержать на месте. Он все рвался куда-то. И уходил. Его находили, приводили домой, снимали с него невееть откуда взятые рубища, которыми погнушался самый бедный кочевник, обмывали, одевали в богатые одежды, но он вновь исчезал. И снова его встречали в рубищах, еще хуже прежних. Куда он девал свою богатую одежду — оставалось тайной.

Обычно он шел, вперив свой безумный взор вдаль, не отвечая на приветствия встречных, но иногда, словно очнувшись, он останавливал кого-нибудь из них и таинственным шепотом говорил:

— Он спрятал ее... спрятал... А я найду! Найду! Найду! Найду! Хи-хи-хи... — Хихикал он хрипло, зловеще.

В другой раз он становился на колени и, рыдая, вымаливал:

— Отдай мою дочь! Отдай! Скажи мне, где она!

Его никто не трогал и не обижал. Даже мальчишки, которым неведомо чувство сострадания к убогим, юродивым. Потому что, когда они, по своему обыкновению дразнить увечных и слабоумных, стали приставать и к Фарзану, обычно очень чадолюбивые отцы-кочевники так жестоко всыпали своим чадам, что юные сорванцы больше и не пытались донимать безумного старца, носящего свято почитаемое в степи звание вождя.

Когда Фарзан незванно заявлялся в жилище какого-нибудь массагета, то хозяева принимали его радушно, усаживая на самое почетное место. Но он сразу же покидал это место и примащивался где-то у порога и ел все, что ему подавали, жадно, неряшливо, помногу, утратив, как это бывает у умалишенных, чувство сытости. Опустошив все блюда, Фарзан, так же внезапно и даже не попрощавшись, исчезал.

И снова брел по бескрайней степи одинокий путник.

* * *

Спаргапис при всем своем самообладании был просто поражен неожиданным появлением Фарзана. Как всегда прекрасно осведомленный о том, что делается в массагетских кочевьях, он, конечно, знал о бродячей жизни своего невольного тестя, но никогда и, не предполагал, что пути-дороги заведут этого сумасшедшего сюда, к хаомоваргам. О Скилуре, находившемся у Спаргаписа, и говорить нечего, он буквально обомлел при виде своего отца. Самые разнообразные чувства причудливо сплелись в его душе: удивление, страхи, радость. Фарзан, словно не замечая, а может быть, и на самом деле не видя сына, молча смотрел на Спаргаписа. Спаргапис был, как известно, далеко не робкого десятка, но от пристального взгляда безумных глаз у него мороз пошел по коже. Даже самый мужественный человек при встрече с сумасшедшим чувствует себя не в себе.

Фарзан хрипло спросил:

— Где дочь?

Спаргапис машинально кивнул на подвешенную к потолку люльку, в которой спала Томирис. Когда Фарзан подошел к люльке, встревоженный Спаргапис невольно привстал с места, но тесть долго и внимательно всматривался в дитя, а затем сказал:

— Это не моя дочь. Где ты спрятал мою дочь?

* * *

Скилур самоотверженно ухаживал за отцом, который третировал его, плевал ему в лицо. Сын мужественно переносил все обиды. Так Спаргапис, Скилур и Фарзан жили втроем в тревожной гнетущей обстановке.

Спаргапис все же сурово спросил у верного Сохбора, почему без предупреждения пропустили старика к нему и взыскал ли он с разгильдяев из личной охраны. Сохбор лишь виновато развел руками: не осмелились, да и не хотели ни хаомоварги, а тем более массагеты применить насилие к вождю абиев, да еще и тронутому умом, поэтому Фарзан беспрепятственно прошел к Спаргапису.