Это случилось после решающей битвы с хаомоваргами, когда, сломив упорное сопротивление врагов-сородичей, массагеты, не имея сил преследовать жалкие остатки улепетывающих, вместе со своим царем Омаргом и Сакссфаром (родным дядей Рустама) хаомоваргов, обессиленные, валились на раскаленный песок. И в это время послышался ужасный, все нарастающий дикий вой подоспевших гургсаров— одного из сильнейших племен Прикаспия. Неотвратимо неслась многотысячная лавина всадников в волчьих шкурах и с волчьими, оскалившими пасть головами вместо шлемов. Далеко опередив всех, летел на могучем коне Каджар; вождь орды, знаменитый своей звериной силой.
Отчаяние охватило обреченных массагетов и... тогда на врагов бросился Рустам. Один — против тысяч! Первым же косым ударом акинака он отсек косматую голову Каджара и; ловко поддев ее копьем, бросил в передние ряды гургсаров. Изумленные тем, что им противостоит воин-одиночка, а затем потрясенные быстротой и легкостью, с которой он расправился с их непобедимым вождем, гургсары замедлили ход, смешались, остановились... Воодушевленные массагеты добивали уже охваченных паникой "волчеголовых".
Ослепительным блеском засияла звезда Рустама, ставшего таким же идолом у суровых массагетов, каким он был до этого у тиграхаудов. Воинственные массагеты теперь без почетных добавлений "победоносный" и "железнотелый" не произносили имени Рустама. И вожди накрепко запомнили: когда Рустам за отказ повиноваться в бешенстве хватил кулаком могучего, заносчивого Фардиса и тот рухнул, даже не ойкнув, и умер на месте, массагеты поддержали чужака-тиграхауда, а не Шапура, отца покойного и вождя могущественных тохаров. Законы войны жестоки, и Шапур не осмелился выступить в защиту ослушника, затаив в душе злобу и ненависть. Так разве можно поднять массагетов против их кумира и героя, о лошади которого, Желе, говорят в степи больше, чем о любом из "отцов народа".
Об этом размышляли вожди у своих очагов и с горечью думали о прошедших золотых днях вольности, которых, увы, не, вернуть. Они вспоминали, что после многолетних и ожесточенных битв за свои права, которые вспыхнули сразу после ухода Ишпакая и в которых сложили головы великие и славные вожди, степь получила железные удила хитрейшего и коварнейшего Спаргаписа. А кости претендентов на престол тлеют в земле, потомки их влачат жалкое существование в изгнании — расплата за слишком горячую любовь отцов к золотому венцу. Так не лучше ли, не гоняясь за зыбким, как степное марево, царским титулом, дожить остаток дней вождем— в почете и достатке, а с помощью непобедимого Рустама и отважных массагетов приумножить свои богатства за счет ожиревших соседей — ближних и дальних. Лишь седоусый Скилур не выбирал и не взвешивал. Старый товарищ Спаргаписа, нянчивший Томирис ребенком, любил ее, как дочь, и она могла на него положиться.
Но трое были непримиримы. Единые в желании свергнуть Томирис, они преследовали каждый свою цель. Кабус, вождь каратов, благодаря соседству торговых Согдианы и Бактрии был богатейшим человеком в степи и был не прочь заполучить и власть над всеми массагетами. У Шапура было под властью, пожалуй, наиболее могущественное племя среди массагетов, а к неуемному его властолюбию примешивалась жгучая ненависть и жажда мести за Фардиса. Хусрау, наоборот, был вождем слабейшего из племен — аланов, большая часть которых ушла к савроматам, но по честолюбию он превосходил своих "друзей", а по хитроумию после смерти Спаргаписа не было ему равных в сакской степи.
Томирис и мысли не допускала, что Рустам, которого она считала скорее помехой, является причиной, и причиной серьезной, удерживающей вождей от выступления. Но время, предоставленное ей, использовала умело. Она настойчиво внушала Рустаму, что не подобает наследнику тиграхаудского трона обходиться жалкой кучкой телохранителей, служа посмешищем для гордых савроматов и собственных вождей. Беспечный и уверенный в себе Рустам лишь в угоду Томирис послал гонца к отцу. Опытный Кавад выделил своему любимцу три тысячи отборных воинов вместо просимых двух. Вожди молча проглотили горькое угощение, приготовленное, без сомнения, царицей. Они могли бы воспрепятствовать, если бы Рустам был только мужем Томирис, но запретить наследному принцу иметь свою дружину было не в их власти. Старому Фархаду, командиру своей гвардии и сподвижнику отца, Томирис поручила набирать и обучать новые сотни "бешеных", предупредив, однако, что делать это надо тайно мелкими группами. После продолжительной тайной беседы с главным жрецом Тором царские хранилища и кладовые заметно опустели, сократилось и поголовье царского скота. Ровно настолько пополнилась и увеличилась казна и увеличился скот у священной братии, которые с редким единодушием стали провозглашать, что по воле богов и святых духов царствование дочери "неба" Томирис принесет на землю массагетов радость и благоденствие. И это должны были проглотить встревоженные вожди — с богами и со святыми духами не поспоришь!
Считая, что лучше предупреждать, чем ожидать, Томирис выслала гонцов, которые известили вождей о том, что царица будет гостить у каждого из них по три дня, и, покинув свою резиденцию со свитой и тремя сотнями "бешеных", отправилась в поездку по своим владениям.
Первыми она посетила тех, кого считала наиболее опасными для себя. Вожди не ударили в грязь лицом. Что из того, что это была их намеченная жертва — ненавистная дочь ненавистного Спаргаписа, царская особа должна вызывать священный трепет и благоговение у простого люда. Оглушительно ревели карнаи и турьи рога, грозно гудели тулумбасы, и под ликующие клики нарядной толпы вороной конь, торжественно ступая по мягким кошмам, подвозил царицу к двенадцатикрылой белоснежной юрте.
Но стоило царице остаться наедине с "отцом племени", как праздничное настроение сразу улетучивалось. Если после разговора с Хусрау, полного тумана, лести и яда, она испытывала утомление и головную боль, то встреча с Шапуром, с трудом подавлявшим истинные чувства во имя священного гостеприимства, на многое открыла глаза Томирис. Шапур, боявшийся дать выход клокочущей ненависти, говорил мало, но его молчание было красноречивей слов — это был кровный и непримиримый враг!
Михраб с места в карьер объяснился в безмерной любви к царице, своей красотой соперничающей с небом, и все дни, ни на миг не оставляя Томирис, следовал за ней повсюду неотступной тенью. Много гибкости и женского искусства потребовалось Томирис, чтобы, не погасив обидой любовь в сердце Михраба, в то же время не дать ей вспыхнуть всепожирающим пламенем, чтобы взбесившийся от страсти массагет не переступил границы дозволенного.
Опасная игра, доставив острое наслаждение, утомила царицу, и она с радостью провела три коротких, счастливо-беззаботных дня под кровом Скилура, брата матери.
Тщеславный Беварасп, вождь гузов, посещение которого Томирис с умыслом оставила напоследок, превратил приезд царицы в широкое празднество, к тайному неудовольствию Томирис, которая возлагала на Бевараспа особые надежды и хотела переговорить с ним без свидетелей. Хлебосольный Беварасп былглубоко огорчен, что из-за краткости пребывания высокой гостьи он успел пригласить только ближайших соседей и не смог собрать на пир всю степь. Наедине царица ласково пожурила гостеприимного хозяина за расточительство — гузы забили тысячи голов скота.
— Благословенная царица, не примите в обиду, мы даже для самого захудалого гостя готовы перерезать горло десяткам баранов. А куда девать? Земли мало. Везти скот на распродажу в Хорезм? Шапур не пропускает в Согдиану; Кабус преградой стоит. Эх! — и Беварасп с горечью махнул рукой.
Много лет назад в большой поход на полдневные страны под предводительством Ишпакая ушли все мужчины гузов — смелые воины, оставив в родных кочевьях лишь старых и малых, и пока бились на чужбине н сражениях гузы, соседи крепко потеснили их ослабевшее племя.