Чувства жалобщиков трудно передать: здесь и недоверие, и все-таки какая-то смутная надежда: "авось?!",— а вот чувсnва Спаргаписа можно было определить одним словом — ликование! Впервые к нему за помощью обратились как к царю, он должен, обязан удовлетворить этих первых недоверчих просителей или погибнуть!
Тихо подкравшись в предрассветную блекло-туманную пору к главному становищу племени сакараваков, двенадцать *** раздирающим воплем ворвались в аул, разбрызгивая во все стороны стрелы с тлеющей паклей. Сразу же запылали войлочные юрты, кибитки, телеги, и бравые вояки Спаргаписа давили и топтали своими конями выбегающих из своих жилищ полураздетых и совсем раздетых людей. Все смешалось: рев, вой, визг, ярость и паника. Вождь сакараваков Гуркис в одном исподнем, окруженный кучкой телохранителей, охрипшим голосом сзывал к себе своих джигитов. Воины Спаргаписа покидали вдребезги разгромленный аул сакараваков, неся на хвосте погоню.
Ловко маневрируя прямо под носом остервеневших от злости преследователей «гдоведя их до белого каления, Спаргапис, внезапно круто свернув, пронесся сквозь мирно почивавший аул апасиаков, всполошив лишь сторожевых волкодавов. Зато уж неуправляемые сакараваки, в азарте погони не разбирая ничего, снесли налрочь аул дружественных им апасиаков, передавив на ходу несчетное количество людей, скота и собак.
Когда взбудораженные гонцы донесли до сведения вождя апасиаков Хазарасш, и, как водится в таких случаях, в явно преувеличенном виде, о вероломном нападении на его аулы (О этих выродков сакараваков, то теперь уже разъярился Ха-зарасп. Во главе своей знаменитой тяжеловооруженной кавалерия он ударял во фланг растянувшейся в погоне за Спаргаписом дружине полуголого Гуркиса, Увидев это, Спаргапис моментально развернул свой отряд и ударил в лоб зарвавшегося врага. Завязалась кровавая сеча.
Как и следовало ожидать, апасиаки при помощи Спаргаписа одолели Гуркиса, но, когда после боя победители встретились, на приветствие Спаргаписа вождь апасиаков буркнул себе под нос что-то неразборчивое, то ли ответное приветствие, то ли брань в сторону степного бродяги. Да и вообще вел себя со Спаргаписом надменно и ответил решительным отказом на просьбу того вернуть пастбище роду кущук из племени комаров. Но прошли уже те времена, когда со Спаргаписом можно было так обращаться. Спаргапис с какой-то усмешкой взглянул на пыжившегося Хазараспа, круто развернулся и, даже не попрощавшись с могущественным вождем апасиаков, ушел со своим отрядом в степную даль. При всей самонадеянности Хазараспа у него засосало под ложечкой в каком-то недобром предчувствии.
И это предчувствие его не обмануло.
Разоренные сакараваки спешно откочевывали в бесплодные солончаки, спасаясь от преследования апасиаков и Спаргаписа. Впопыхах бросая юрты, кибитки, теряя скот, уходили они налегке. Кочевники знали, что самый страшный враг это друг, ставший врагом. Стеная и плача, собирал вокруг себя поредевшие-роды сакараваков Гуркис. Слушая сообщения ро-явых старейшин о страшном разоре, потерях в людях и гибе-скота, он рвал свои седые власы и горестно выл. Вдруг он «рвался и стал изрыгать страшные проклятия на голову коварного погубителя сакараваков Спаргаписа, сумевшего превратить во врагов самые дружные исстари племена массагетов. Проклятия были настолько страшные, что старейшины, собравшиеся в юрте вождя, поеживались, ощущая холодок страха, и вдруг во время самой изощренной хулы Гуркис поперхнулся, а глаза его, остекленев, уставились в одну точку. Старейшины повернули головы к порогу и остолбенели от неожиданности — через порог юрты переступал с самым дружелюбным видом... Спаргапис! Поприветствовав онемевших старейшин и вождя, Спаргапис при могильной тишине прошел, словно долгожданный гость, на почетное место и, потрепав ласково по плечу в знак приязни вождя сакараваков, уселся рядом с ним. Почувствовав, что хозяева от великого изумления замолкли надолго, он нарушил тишину:
— А где же твоя хозяйка, мой дорогой высокородный хозяин? — обратился он, как ни в чем не бывало, к Гуркису и добавил:— Я ведь страшно проголодался — чтобы погостить (!) у тебя, проделал тридцать фарсангов!
Гуркис встрепенулся — гость в степи священен!
В том, о чем они знали понаслышке, вождь и старейшины сакараваков убедились воочию — не устояли перед златоустом Спаргалисом. Проклинавший самыми страшными про-шлххшили, Гуркис ходил теперь чуть ли не в обнимку со своим незванным гостем.
Все решилось, как того хотел Спаргапис.
Не успели радостно-возбужденные апасиаки как следует отпраздновать свою победу над сакараваками, как те, словно возродившись из пепла, с утроенной яростью напали на главный стан своих бывших закадычных друзей. А когда с тыла появилась разбойничья ватага Спаргаписа, усиленная воинами батыра Бакута из рода куюк племени комаров, то Хазарасп сразу понял, чьих рук это дело. Апасиаки запросили пощады.
Конечно, от распри двух массагетских племен больше всех выиграл Спаргапис, виртуозно исполнив роль третейского судьи. Оба несчастных вождя, стремясь склонить вершителя их судеб на свою сторону, изрядно обогатили хитреца и по его требованию полностью удовлетворили претензии двух обиженных родов, обратившихся к нему за помощью. И самое главное — надолго, очень надолго он посеял семена раздора и недоверия меж столь недавно дружных племен. Прошли десятилетия, сакские племена объединились в союз массагетов, но, когда дело доходило до сражений, верховный вождь массагетов бы вынужден разводить эти два племени врозь — если на левом фланге стояли сакараваки, то апасиаков надо было ставить на правое крыло, рядом сражаться они не желали, да и опасно было их близкое соседство, могли сцепиться не с врагом, а друг с другом. Надменного Хазараспа Спаргапис запугал до того, что до конца жизни этого хитреца апасиаки никогда не выступали против него — так врезался в память вождя этого племени урок, полученный от Спаргаписа.
Теперь в степи авторитет защитника обиженных Спаргаписа был высок. Временами под его бунчуки собирались до трех-четырех тысяч воинов, и вее-таки он был слабее любого самого захудалого вождишки, так как этот вождишка имел какую-ни какую территорию и надежную опору в лице своих соплеменников. Бродяге же Спаргапису негде было приткнуться, да и с дружиной у него было когда густо, а когда и пусто — при малейшей неудаче его "армия" разбегалась. А чаще, когда он уходил в сопредельные страны, сам распускал свою ватагу — юпУже согласится кормить такую ораву дармоедов. Пока Спаргапис находил кров у соседних властителей, которым он бы выгоден как чозму-титель спокойствия среди массагетов, но когда они увидят, что сам становится опасным, они с легким сердцем сами'помо-? его соперникам убрать с дороги слишком властолюбивого ендента на царский престол, а значит, и потенциального цинителя воинственных кочевников в орду грозную и для нежащих стран, да и для дальних тоже — для их быстрых ей предельных расстояний нет!
Годы идут, а он, Спаргапис, разве что чуть-чуть продви-к своей заветной цели. Да, его стали признавать вожди слабых племен, опасаться вожди средних, крепких племен, но для таких племен, как аланы <Аланы – предки нынешних осетин. Аланы отличались огромным ростом и тыквообразной головой. Такую форму придавали голове младенца с младенческого возраста. Аланы сыграли видную роль в истроии Древного Мира>, тохары и абии, он по-прежнему не страшен. А ведь только сломив эти племена и заставив их смириться, можно надеть на голову царский венец и стать подлинным властелином степного края. Не имея сильно укрепленного стана, крепкого войска, смешно и думать о борьбе с ними, если самые слабейшие из них — абии могли выставить до 25 тысяч прекрасно вооруженных бойиов, тохары же — до 30 тысяч, а уж аланы — свыше 40 тысяч воинов, да еще каких - великанов, как на подбор! Аланы славились мощью — мужчины этого племени были почти четырехлоктевого роста (2 и более м.), с тыквообразной головой — признаком мужской красоты по-алански (такую форму специально формировали с самого младенческого возраста). Тохары же были известны своей силой и отвагой. Абии же отличались ловкостью и сноровкой. Да-а, силой, ловкостью, смелостью, может, и могли поспорить лихие кочевники и их вожди со Спаргаписом, но одним он их превосходил всех, вместе взятых,— умом и хитростью!