— Хорошо как… — сказал он и провел по своим волосам; его фуражка упала на песок, он этого не заметил. — Надо огородиться от людей, не подпускать к себе тех, кто мешает и тащит вниз.
Она тихо и упрямо возразила:
— Люди одинаковы. Никто не выше и не ниже.
— Неправда. Это все повторяюсь, но никто не верит. Пошлость и разврат захлестнут вас, если вы сойдете к людям. Надо уходить от них, как можно дальше.
— Куда?
— В труд, в свою мысль, в свою идею. Быть счастливым — это моя обязанность, мой долг.
Колымова ответила:
— Как можно говорить: есть люди ниже меня? Это мне чуждо.
— Вы не знаете, что есть люди ниже вас? — жестко молвил Субботин.
— Нет.
— Забавно. Проститутка ниже животного. Я ненавижу этих тварей. Я прекрасно понимаю: вина общества, современный брак, нужда и прочее; и все же не могу преодолеть чувства отвращения. В то, что они страдают, любят и вообще похожи на людей, я просто не верю. Я способен ударить пьяную проститутку. Этакая гадина!
— Вы серьезно?
— Вполне серьезно. Гадины!
У него пересохло горло, лицо перекосилось.
— Они сестры мне, — молвила Колымова.
— Ломака, — подумал Субботин, удивленно взглянул и — поверил ей.
Далеко, в расстоянии сотни шагов шел человек. В осеннем воздухе он был отчетливо ясен, будто одновременно виден со всех сторон. Его лицо было худо; он был одет в потертый коричневый пиджак, из-под которого виднелась черная блуза с ременным поясом. Человек прошел мимо скамьи, не взглянув на сидящих.
— Вот они, — насмешливо шепнул Субботин. — Так и быть, он согласен работать. Но лучше шататься по саду.
Человек повернул и, поравнявшись со скамьей, неожиданно остановился; безразличными тупыми глазами посмотрел он на Субботина.
— Простите, — сказал он, не поклонившись. — Прошу вас… уделить что-нибудь. Я без работы и… — он запнулся, — и очень нуждаюсь.
Нил и Колымова, дрогнув, смотрели на него снизу вверх. Он подошел так неожиданно, в его голосе было столько печали и нужды, что они замолчали, тихо потрясенные. Человек нагнулся, поднял упавшую фуражку Субботина и положил на скамью.
— Вы рабочий? — спросил Нил.
— Механик. Теперь без работы. Мне очень плохо.
Субботин взволновался; его лицо кривилось, и со стороны могло показаться будто он насмехается.
— Вы голодны? — спросил он, передергивая щекой.
— Я не ел сегодня, — ответил механик.
— То есть, как не ел? Это неверно, — брезгливо и взволнованно крикнул Нил.
Механик видимо стеснялся девушки; он промолчал. На его костистом пальце блеснуло гладкое серебряное кольцо.
— Надо было заложить кольцо, эту драгоценность… — зло продолжал Субботин и схватил коричневую с грязными ногтями руку.
— Не берут, — ответил механик.
— Женаты? Очень нужно было жениться!.. — проговорил Нил.
Почти бессознательно сжимал он крепким пожатием коричневую руку, словно здоровался с механиком.
— Работа должна быть! — сказал он, стараясь овладеть собою. — Всем должна быть работа. Не может быть иначе… Дайте ему…
Не глядя, протянул он Колымовой свой кошелек и, быстро поднявшись, пошел по песчаной дороге. Сделав шагов двадцать, он опустился на скамью, пряча лицо. Он услышал сзади шаги и, не оборачиваясь, узнал механика.
— Оставьте меня! — крикнул он, чтобы предупредить слова, которые тот произнесет. — Я все знаю. Ничего не надо…
Шаги остановились, хрустение песка прекратилось, механик отошел. Нил успокоился и вернулся к Елене; улыбаясь бледным лицом, он проговорил:
— Какой смешной человек.
Они молча пошли рядом. Внизу, в канале, где тяжелая вода отражала светлый, чуть посиневший воздух, пыхтел напрягаясь пароходик. Колымова подала Нилу кошелек.
— Спасибо, — небрежно кинул Субботин; он почувствовав, что кошелек пуст и улыбаясь повторил:
— Спасибо.
На улице, тяжело скрипя, двигались телеги, нагруженные мешками до последних пределов. Возчики дикими голосами гикали на огромных лошадей, которые удивительно подходили к этим мешкам, многопудовым возам и скрипу колес. И возчики также как будто составляли часть примитивно сколоченной машины, выпущенной на сказочные улицы столицы. Субботину показалось, что Колымова на него сердится.
— Пожалуйста, не считайте меня добрым! — надменно проговорил он, но неожиданно изменил тон и весело указал:
— Глядите: наши знакомые.
В изящной, отсвечивающей черным лаком, коляске сидели офицер Щетинин и актриса Семиреченская. Упитанный кучер, похожий на Пугачева, кричал на осыпанных мукою возчиков. Те гикали на лошадей и неохотно забирали в сторону. Щетинин, сложив на остром колене длинные жилистые руки, говорил что-то актрисе. Конец коричневой шали, спускавшейся с ее шляпы, ветром движения относило назад.