Мечты уносили его; он плохо замечал улицы. Снег продолжал падать.
…Пройдет несколько лет. Он приедет в приморский город за границу. У него будут дорогие кожаные чемоданы, швейцар отеля низко снимет фуражку. «Мне нужны две комнаты с балконом. В гостинице тихо?» Швейцар с золотым галуном не успеет ответить. На лестнице, покрытой красным сукном, появится Колымова. Он поклонится ей и скажет: «Я помню, когда на вас была английская шляпа и синяя жакетка». «Пойдемте со мной, — скажет Колымова. — Я кокотка». У него защемит сердце от боли, и он пойдет за нею…
Картина была так ясна, что он ощутил ту боль, которая проникнет в сердце. Нил приходил в себя и соображал, что это боль не будущего, а настоящего…
Шел снег, становилось холоднее. Если смотреть вдаль, то все фонари сливаются в ряд тускло блестящих точек, выровненных, как на скучном солдатском ученье.
— Откуда кожаные чемоданы? Какая такая заграница? — насмешливо говорил Субботин, унижая себя. — Глупо. Маленький, серенький, самолюбивенький человечишко…
Сделалось стыдно, краска прилила к щекам, и под фуражкой вспотел лоб.
— Кора деревьев похожа на кожу слонов. Боже мой, глупо, глупо! Надо спрятаться от всех, надо научиться говорить, думать…
Ему показалось, что есть выход из того мрака, который спустился над всей его жизнью. Как только он начинал думать о других — делалось легче, и выходило, что жизнь имела смысл. Когда же уходил в свое горе, все тяжелело и казалось безысходно печальным.
— Но мне нет дела до других, — возражал он себе. — Ни до кого, кроме Сергея… Я совсем забыл его.
С четкой ясностью вспомнил он лицо брата; вспоминался тихий свет лампы из-под большого зеленого колпака, вечерняя комната, складки белых штор, спущенных на окна.
Жизнь для других представлялась холодной улицей, где фонари сливаются в ряд тускло блестящих точек; жизнь для себя походила на уютную комнату при вечерней лампе.
— Никуда не уйду, — сказал себе Нил. — Через месяц забуду Колымову. Бог с ней! С кем не бывало?
Субботин вышел на широкую улицу. Здесь было шумно, светло, проходило много молодых женщин, в которых не трудно было узнать проституток. Нил старался не глядеть на них. Чаще попадались освещенные подъезды трактиров, гостиниц, ресторанов. Фонари светили ярче и веселее. В освещенных витринах были разложены заманчивые товары. Но и люди и предметы в этой местности как будто подражали тому, что есть у богатых.
«Второй сорт», — без насмешки подумал Нил.
Он почувствовал себя виноватым перед вторым сортом, перед этими людьми, которые тянутся к веселью. Его раненое сердце ощущало глубже и тоньше.
Две молодые женщины шли за ним в близком расстоянии. Он ускорил шаг; женщины тоже пошли скорее, и одна из них нечаянно задела его носком. Нил обернулся, она сказала:
— Ох, простите, — и улыбнулась.
Он смотрел на нее. Это была высокая, выше его, девушка с черными, свежими, добрыми глазами; только мелкие зубы, посаженные частоколом, портили молодое красивое, вероятно, накрашенное лицо. Она была в короткой шубке, сером дорогом платье и в большой серой шляпе с черным пером. Все было со вкусом и изящно. Рядом шла женщина с таким безразличным лицом, что его, вероятно, нельзя было бы зарисовать; она была ниже ростом, и хорошо сложена.
Несколько времени девушка и Нил молча, сердечно и внимательно смотрели друг другу в глаза.
«Глаза… похожи», — неясно подумал Нил.
— Пойдем, — произнесла девушка заученной интонацией, но добрые, ясные и твердые глаза смотрели приветливо.
— Куда пойдем? — ответил Нил одними губами, продолжая взглядываться в ее лицо.
— Ты мне нравишься, — проговорила девушка.
Он понимал, что перед ним проститутка, но ему хотелось ошибиться. Рассказы о странных приключениях и прихотях женщин пришли ему в голову.
Своей длинной тонкой рукой она оперлась о его руку. Сразу сделалось удобно; то, что прежде казалось трудно достижимым и требовало много усилий и времени — ощущать женщину, дотрагиваться до нее, близко смотреть в глаза — здесь оказывалось легким и простым.
«Милая девушка», — благодарно подумал он и спросил: — Как вас зовут?
— Женя.
Она не поинтересовалась узнать его имя; Нил заметил это.
— Холодно — промолвила Женя шепелявя. — Можно мне кофе?
Нил напустил на себя личину веселого, доброго малого: