Он заснул. Утро было бодрое. За ночь выпало много снегу, и белый свет, идущий через окно, придавал комнате что-то новое. Сергей еще спал. На его столике все было аккуратно прибрано. Топилась печка; Нил достал письма Колымовой, полученные в разное время, и бросил в огонь. Ее последнюю записку «Мы больше не должны встречаться» он перечел, думая уловить в ней что-то. Но и ее бросил. Бумага быстро сгорела. Сделалось очень грустно, но в этой грусти было что-то освободительное. «Кончено, — подумал он, — теперь иная жизнь».
— «Женя», — сказал он вполголоса, желая звуком этого имени прогнать другое. Он силился вообразить ее лицо. Но в то время, как Колымова вспоминалась легко, без усилий и даже против воли, образ Жени не давался воображению. Приходилось добывать его, частями, как бы выкапывая из-под обломков рухнувшего дня; вот черные свежие, как черешни, глаза… широкий рот с детским выражением… маленькие уши с бирюзовыми сережками. Вдруг ясно почувствовался запах ее духов и пудры, имевший невыразимо гадкий привкус. Его лицо поморщилось, и у него вырвалось: «Проститутка»…
— Мне нужны деньги, — сказал он Сергею за обедом. — Можно взять?
Он отправился к Жене. Ему казалось, что люди оглядываются на него, догадываясь куда он идет, и пожимают плечами. Он волновался, горестно досадуя на то, что цельность решения оставила его.
Но все же шел. Он поднялся по чисто прибранной лестнице и остановился перед дверью; на ней была медная дощечка с незнакомой фамилией и ниже узкая визитная карточка с золотым обрезом и закругленными краями:
— Евгения Ивановна Сизова, артистка.
Опять вспомнился приторный запах пудры и помады.
Он позвонил: девушка с веселым умным лицом отперла дверь.
— Дома Евгения Ивановна?
Он вошел в полутемную переднюю, уставленную шкафами и картонками.
— Барышня, к вам пришли, — дружелюбно сказала девушка, постучав в дверь.
Изнутри что-то ответили; горничная передала:
— Просят. Пожалуйте, — и продолжала ясно и добродушно улыбаться.
Нил вошел. Посреди комнаты стояла высокая женщина с маленькой головкой и редкими светло-каштановыми волосами; она была в одном белье: в свеженакрахмаленной юбке, и нижней ажурной кофточке без рукавов. Из-под хрустящей колоколообразной юбки были видны тонкие, костлявые ноги в дорогих черных чулках и лакированных туфельках, на высоких гнутых каблучках. Женщина улыбалась бедным, маленьким безбровым лицом, и бледные губы открывали зубы, похожие на Женины.
Нил с разбегу поздоровался с ней и, увидев чужое лицо, готов был спросить:
— Где ваша подруга?
— Все-таки пришел, — проговорила девушка и потянулась поцеловать в губы.
Тут он сообразил, что это и есть Женя. Чувство омерзения, жалости и близящейся, непоправимой ошибки охватило его.
— Почему ты не одета? — спросил он недоброжелательно.
— Я только что пила кофе. Я ждала тебя.
— Меня не надо ждать неодетой, — жестко ответил он, намеренно придавая ее словам особый смысл.
Она простодушно и цинично улыбнулась, как привычной шутке.
— Если бы я ждала для этого, — поясняла она, — то не надела бы крахмальной юбки. Извини, — продолжала она, — только что принесли белье. Можно?
Она подошла к двери и кликнула девушку.
— Очень хорошая девушка, весной выходит замуж, — сообщила она, словно делилась радостной вестью.
Вошла просто одетая деревенская баба с серьезным лицом; она бережно несла вымытое и выглаженное белье проститутки. Баба мирно взглянула на Нила и сказала:
— Здравствуйте, барин.
Две женщины за его спиной повели сдержанный деловой разговор. Он прислушивался с занывшим сердцем. Говорили о паре лиловых чулок, которую жаль подарить: можно починить; совещались также о лифчике с желтыми лентами… В их беседе чувствовалась доверчивая деликатность и доброта: словно мать и дочь беседовали… Чувство тяжести, которое Субботин не мог осмыслить, увеличивалось. Баба тихо вышла. Женя, обняв голой костлявой рукой, наклонилась над ним.
— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она, потянулась и в изумлении спросила: — Почему ты плачешь? Я сказала что-нибудь?
Нил схватил ее руки. Он ощутил приторный запах помады и пудры, но тотчас забыл его.
— Как ты живешь! Женя! — не то спросил, не то удивился он. — Ведь страшно!
— Что же мне делать? Я должна жить, — оправдываясь произнесла она. — Но никогда в вечер не иду больше, чем с одним. Нет, никогда.
Он, не стыдясь, глядел на нее, и из его глаз текли слезы.
— Ты много зарабатываешь?
Он спрашивал так, как сейчас говорили о белье.
— Слава Богу, я не должна идти с первым встречным, могу выбирать. Но каждые три дня надо отдавать за квартиру двенадцать рублей.