— Как? — изумился Нил.
— Иначе она меня прогонит. Не любят сдавать комнаты, потому что беспокойно. Хотя днем ко мне не приходят. И вообще очень порядочные господа.
— А дальше? — спросил Субботин, не сводя с нее глаз.
— Что? Если бы я могла скопить рублей двести, двести пятьдесят.
— Зачем?
— Сняла бы квартиру. Три-четыре комнаты сдавала бы, а одну для себя. Мебель можно на выплату. С ванной. Не могу без ванны, я уж привыкла.
— Я достану деньги. Погоди. Я непременно достану, — сказал Субботин.
Женя наклонилась и поцеловала его в лоб без особенного энтузиазма.
— Спасибо. Ты добрый мальчик. Теперь я оденусь? — спросила она осторожно, и Нил понял, что она деликатно предлагала себя: не нужна ли?
Он принялся ходить по комнате. На стенах висели картины, изображающие озеро и охотника, встретившего в лесу велосипедистку. У окна стоял дорогой письменный стол, но в чернильнице не было ни капли чернил. Субботин выдвинул ящики один за другим, все были пусты; ни лоскутка бумаги, ни старого конверта. На хрупкой черной этажерке не было ни одной книги, полки были покрыты пылью. Пустые ящики поразили его больше всего.
Они так ярко говорили о ее жизни, которая ни с чем не связана и никого не могла заинтересовать. Опять болезненно защемило сердце.
— Тебе пишут? — спросил он.
Она не поняла.
— Пишут ли тебе письма? — повторил Нил.
— Нет, кто же? — равнодушно возразила она. — Иногда один полковник. Пожалуйста, застегни мне сзади.
Субботин путаясь застегивал крючки, видел худые лопатки и длинную худую, почти детскую шею.
— Что же он пишет?
— Он редко пишет, — нехотя отозвалась Женя.
Никаких фотографий, столь обычных в комнате каждой девушки, не было. Все предметы были голы, одиноки, не связаны между собою. Ни на минуту нельзя было забыть про огромную низкую кровать белого клена, которая нагло лезла в глаза.
— Хочешь мою карточку? — спросил он.
— Да, милый. Теперь пойдем куда-нибудь?
— Я тебе подарю. И также портрет одной девушки.
— Эта та, которую ты любишь?
— Я больше не люблю ее.
Она быстро подняла глаза и посмотрела на него совершенно так, как делала Колымова.
— Правда?
Перед ним стояло совершенно другое существо.
— Правда, что ты ее не любишь?
Она опустилась на колени, чтобы лучше видеть его лицо. Длинные худые ноги в лакированных туфлях на гнутых каблучках далеко высунулись из-под подола серого платья.
Он почувствовал себя преображенным со светлым сердцем. Его юношеское горе, боль отвергнутой любви, раненное самолюбие заменились чувством огромной жалости и сострадания к ней.
— Эта злая гордая девушка, — сказал он, — сама не знает чего хочет. В сущности, она даже некрасива.
Нил протянул к ней руку.
— Ты будешь мне сестрой. Хочешь? К тебе приходят и уходят, но я не уйду. Ты добрая, чистая. Будем вместе? Хочешь?
Женя не поднимала головы; он поцеловал ее. Она ответила деловым и спокойным поцелуем. Ему показалось, что она чем-то разочарована.
— Конечно, хочу, — сказала она и поцеловала его руку. — Как ты желаешь: остаться нам здесь или уйти?
Она была уже прежняя, шепелявая, накрашенная, с фальшивыми локонами; она надевала перед зеркалом шляпу.
— Эта очень дорогая шляпа, — пояснила Женя. — Мне дали ее в долг, на выплату.
— И платье?
— Платье тоже. Хочешь, пойдем в одно местечко, будет весело.
— Куда? — безучастно спросил Нил. Женя по-прежнему была ласкова и мила, но словно ушла от него.
Она живо сказала:
— Сегодня открывается новый ресторан «Олимпия». Будет много народу.
— Тебе-то что?
— Ну, весело… Мы не должны пить вина, — успокоительно прибавила она. — Можно и пиво. Будет музыка. Впрочем, как хочешь.
Субботину казалось, что, если уйти из этой комнаты, где стоит широкая кровать белого клена и где пусты все ящики, то можно будет говорить о другом, многое выяснится, сделается легче и свободнее.
— Пойдем, — сказал он. — Тебе нужны деньги? Возьми.
Она опять поцеловала его в рот своими крашенными губами и была вчерашняя, непохожая на ту незнакомую девушку с маленькой головкой и костлявыми руками, которую он увидел, войдя в комнату.
— Прости, — сказала она сконфуженно. — Я не предложила тебе папиросы. Но, признаться, я не люблю, когда курят в моей комнате. Ведь с тобою я не должна стесняться.
Они вышли. В передней Женя дружественно улыбнулась горничной, как подруге, которая посвящена в какую-то ее девичью тайну. От этой улыбки у Субботина опять болезненно зашевелилось сердце.