Она говорила мягким грудным голосом и, рисуя Катерину, не то изображала себя какой будет в гробу, не то вспоминала где-то виденную икону. «Она первая русская актриса», — сказали невидимые люди, которые непрерывно восторгались ею. У нее захватило дыхание от этого мнения и от всего пережитого за последние два месяца. Как в тумане, вспомнились итальянские песенки и деревни, виденные через окна отелей. Слезы покатились по ее лицу. Она отодвинула тарелку и встала.
— Я люблю Россию. Я умру без сцены, — сказала она первое, что пришло на ум.
То, что она говорила по-прежнему казалось Щетинину лживым и неинтересным, но в каждом ее слове, в каждом движении, как зерно в скорлупе, было спрятано нечто ценное. Точно перед ним были две женщины — одна в другой и, непрерывно убивая первую, он отыскивал вторую, прячущуюся. Но так крепко переплелись спрятавшись одна в другой обе женщины, что не хотелось ничего изменить.
Когда она говорила о Катерине пониженным голосом, который пленял Щетинина, он думал, что опять воскресла Зиночка Болтова и воплотилась та, которая была до Болтовой и которую никак нельзя припомнить.
— Я полюбил тебя на всю жизнь, — сказал он актрисе, идя за ней в гостиную. — У меня одно желание: умереть с тобою.
Молодая вдова была верна памяти мужа… Молодая вдова в черном траурном платье забралась с ногами на широкий мягкий диван, протянула тонкую руку с отточенными ногтями и сняла со стены гитару, украшенную цветными лентами. Опустив большие бледные веки, которые обрисовали выпуклость глазного яблока, Надежда Михайловна тихо пощипывала струны. Сонное пламя печки, кидающееся в стороны, красноватым светом освещало лицо и руку.
— Потушите свет, — сказала актриса.
Щетинин выключил электричество. Актриса запела; задрожали непрерывным дрожанием струны, басовая были спущены с колок, и легкая нестройность придавала напеву своеобразное чарование.
Актриса запела о бабе-жнице, которая задремала в поле на снопах. Желтое поле, вчера колосившееся, теперь сжато; раздвинулась даль, стало выше небо, дальше лес; теперь видны овраги и балки и две старые трехсотлетние липы, стоящие среди ровных пространств с незапамятных времен. Зашло деревенское солнце, мягкими зигзагами низко носятся мотыльки, потемнел восток и, гоня перед собою грусть и непонятную ласку, повеял вечерний ветер незаселенных земель….
Актриса пела вполголоса длинным медленным речитативом, который ломался в колене и дрожью отзывался в струнах. Сонное пламя печки освещало ее: непривычные, не городские слова летали по комнате. Точно жаловалась та вторая, прячущаяся женщина; теперь Щетинин знал ее: это была русская баба, она жала поле, и устав, задремала на снопах…
Неожиданно понял он то, чего не понимал всю жизнь: что радость и волнение при созерцании пейзажа есть радость от ожидания встретить там женщину; что тоска, наполняющая сердце при виде лесов, полей и заката, есть тоска по встрече с женщиной; что родные пейзажи, родная трава и шорох родных деревьев милы тем, что смутно ждешь встретить женщину своей крови, своего народа… Цветные ленты свисали с грифа ненастроенной гитары и медленно колебались, будто от дуновения вечернего ветра незаселенных земель, который гнал перед собою тоску и ласку неосмысленной молодости.
— Как хорошо… очень хорошо, — прошептал он благодарно.
Актриса откинула гитару и заломив руки, прикрыла лицо. Он опустился перед нею на колени, лег щекой на черное, слегка шершавое платье и говорил:
— Веришь ли мне? Знаешь ли, люблю тебя? Конечно, веришь. Но ты не любишь так, как я хочу, Надя.
Не отнимая рук, она глухо ответила:
— Не умею.
— Я чувствую, что не любишь. Это от того, что до меня были другие. Я не упрекаю, избави Бог, а жаль…
— Да, что ж делать? — сухо и недовольно сказала актриса, пожав плечами.
Она не отнимала от лица длинных пальцев с крашенными ногтями. Он поцеловал ее колени и сказал, не поднимая головы:
— Выходи за меня замуж.
Так как она не ответила, он повторил серьезнее и просительнее:
— Выходи за меня. Ты будешь богата и ни от кого не зависеть. Я тебя не стесню ни в чем.
Он прижался к шершавому платью молодой вдовы, верной памяти мужа… Вдруг почувствовал, что рука актрисы легла на его низко остриженные волосы, захватила их и рвет. Он поднял голову, и ему показалось, что она быстро изменила выражение бледного, злого лица. Он удивленно спросил:
— Что такое?
Актриса отняла руку. Она вспомнила пурпурные закаты, обещавшие счастье, свое осеннее лиловое платье и коричневую шаль. Показалось, что тогда она была красива, молода, с расширившимся сердцем девочки, в которое проникла короткая любовь.