— Удивительно! А! — крякнул.
Михаил Иосифович, рефлекторно поднял и опустил конец трости, упиравшейся в спину извозчика.
— Чего? — осведомился тот и, не получив ответа, тронул лошадь ленивой вожжой.
Приват-доцент заехал к известному общественному деятелю Сырейскому, который занимал видный пост на государственной службе; его оппозиция правительству как будто тоже была в связи с его службой. Либеральные круги ценили Сырейского, стараясь использовать его влияние в чиновном мире. Когда Сырейский встречался со своими политическими врагами, он горячо жал им руки; тех же, которые сочувствовали его деятельности, но которые не были ему нужны, не замечал и не задумываясь делал им неприятности, часто весьма нечистоплотного свойства. Он жаждал популярности, влияния и народных почестей. Но полемическая брань, направленная по его адресу, оскорбляла его, как пощечина, и лишала сна. Он зеленел от обиды и при встрече с обидчиком усердно жал ему руку.
Слязкин сидел против широкоплечего, мускулистого, немного косящего Сырейского и говорил ему:
— Извините меня, но русский народ насквозь социологичен. Он обновит Европу и скажет всему миру слово справедливости. Я предчувствую его будущее и готов поклясться чем угодно, что русский народ будет владыкой мира.
— Без указок и костылей Запада нам не обойтись, — вставлял Сырейский, соображая где собственно видел своего гостя.
— Уверяю вас, что обойдемся. Что такое Запад? Сплошное мещанство духа и дыхание Вельзевула. Например, русская женщина первая в мире. Потому что она первая. Вся литература наших классиков это — сплошной дифирамб русской женщине-матери. Я счастлив, что могу вам сказать это.
— Известные формы культуры, выработанные на интернациональный рост, обязательны для каждого народа, — отвечал Сырейский, примирившись с красноречивым и восторженным господином.
— Культура! — подхватывал Слязкин. — «Почему Христос должен быть вне культуры?» — говорит наш Яшевский. И он тысячу раз прав. Яшевский светлая голова, выдающийся ум. Я имею счастье считать его своим другом более пятнадцати лет и должен сказать, что такого пустого каменного сердца я еще никогда не встречал. С подобным сердцем нельзя быть великим, и все его идеи не теплее гранитной глыбы на Северном море. Они не стоят ни гроша, клянусь вам.
Он уходил со сверкающими глазами, просидев менее двадцати минут, потому что торопился к другим — к тем, которые знали ускользающий от него секрет жизни.
— Разрешите мне зайти к вам в следующее воскресенье. Я провел чудесное утро, — говорил он в передней и благодарно щурил правый глаз.
Восторженное настроение, вызванное умной беседой с Сырейским, не оставляло его все время пока он ехал к художнику Зеленцову, человеку с застывшим лицом и совершенно белыми, как бы пустыми глазами. Зеленцов обладал огромной энергией, которую он направлял исключительно на то, чтобы как можно лучше пристроить свои картины. Слязкин, ничего не понимая в живописи, бессовестно расхваливал в глаза его картины, и Зеленцов терпел его; кроме того, Михаил Иосифович мог ему быть полезен, как человек близкий к толстому журналу.
— Как ваше дело? Устраивается? — спросил художник, — советую заехать к Нерингу, у него связи с консисторией.
— Я непременно заеду, — отвечал Слязкин, даже не расслышав фамилии. — Сейчас я был у Сырейского. Вы его знаете?
Слязкин прищуренным глазом поглядел на художника и вдруг тонко рассмеялся — словно птица запела.
— У этого человека ничего нет за душой, — убежденно проговорил приват-доцент. — Он ошибается в себе: он не народный трибун. Нельзя утверждать, что Европа сплошное мещанство духа, уговаривая себя тем, что Россия скажет какое-то новое слово. Я люблю Россию, но, извините меня, русский народ абсолютно не социологичен.
Зеленцов засмеялся; он делал это всегда, когда речь заходила о вещах, которые его не интересовали. А не интересовало его все, что не имело прямого отношения к выгодному устройству его картин.
— Вся будущность России еще впереди — говорил через пять минут Слязкин, делая пророческое лицо. — Сила России в ее первобытности, в великом искусстве и том новом слове, которое рвется …мм… из ее недр. Есть нечто пророческое в русском уме и, кто этого не видит, попросту слеп. Русский Христос никогда не будет с культурой. В самоунижении и лапотничестве величие России.
Зеленцов слушал и думал, что именно такой, как говорит Слязкин, Россия и представлена в его пейзажах. Белесоватые пустые глаза художника внимательно смотрели на гостя, вылавливая из его слов только то, что могло иметь касательство к его работам; он внутренне удивлялся силе и глубине своего таланта, который бессознательно выражает то, о чем рассказывает такой умный человек, как Слязкин.