— Но… но почему вы полагаете, что евреи, действительно, избранный народ?
Марк Липшиц поднес ко рту стакан с вином и увидел лицо хозяина, искаженное вогнутостью стекла. Рот был чудовищно раздвинуть, глаза сужены и лицо походило на отвратительную, неслышно хохочущую маску: против него сидело нечеловеческое страшилище и смеялось над ним.
— Еврейство избранный народ, — ответил Липшиц, — и это инстинктом чувствует каждый еврей на всем земном шаре где бы он ни был… Еврейство избранный народ потому, что у него есть миссия.
— Какая миссия? — живо спросил хозяин.
— Какая миссия? — одновременно произнес гость. — Единственная и высокая миссия — укрепить жизнь в духе, освободить от зависимости вещей, уничтожить все перегородки и рамки, все, что может мешать свободному существованию в духе.
— А! — восхищенно крякнул Слязкин. — Это просто поразительно!
— Самая страшная и упорная война — с предметами, с миром вещей, с материей. Еврейство докажет, что того мира, который все видят, слышат и осязают — не существует.
— Не существует, — согласился хозяин.
— А существует тот мир, которого нельзя видеть и слышать.
Слязкин откинулся на спинку стула, развел обе руки в стороны и умиленный, растроганный произнес:
— Извините меня, но позвольте вас поцеловать.
Он поднялся и обнял несколько озадаченного Липшица.
— Я никогда не забуду нашей сегодняшней беседы, — продолжал хозяин. — О многом приходится думать, когда не спится, но я поистине счастлив, что встретил человека, который… который…
От волнения он не мог окончить фразы и большими сверкающими глазами глядел на гостя.
— Вы знаете, — сказал Слязкин. — Скоро наступит для меня новый день, другая жизнь. Ваш приход как будто возвещение или трубный глас: Вставайте мертвецы!
Он поднялся и был очень бледен:
— И тогда все мы встанем — даже Яшевский! Да благословится имя Твое, Царь вселенной! Мы встанем и перед нами будут лежать наши истерзанные распутные жизни, как невеста, которая продалась в лупанарий, как… мм… как кровавый подвиг, от которого мы отвернулись и променяли на легкое существование. Слушай, Израиль! — громко закричал он надтреснутым голосом, так что гость от неожиданности вздрогнул. — «Schma, Isroel, Adoinoi eloheinu, Adoinoi echod!»
Он закрыл лицо руками и бросился из комнаты, по дороге наткнувшись на дверь.
Через три минуты приват-доцент опять появился, держа в руках полотенце, которым вытирал нос и глаза. Он говорил:
— На днях я разведусь с моей женой. Это решено бесповоротно. Сегодняшний день я провел в хлопотах. Как только это случится, начнется новая жизнь.
Он, прищурившись, посмотрел на Липшица.
— Вы точно знали в какой важный момент моей жизни приходите. Я имел несчастие уйти от религии моих отцов, — как бы вскользь обронил Слязкин, — по «их» бумагам я православный, но жива моя душа и жив дух во мне…
Липшиц глядел на взволнованное лицо хозяина и проговорил, грустно и иронически улыбаясь:
— Самое прекрасное то, что люди умеют падать.
— И подняться!.. Да благословит вас Бог! — ответил Михаил Иосифович — Жива моя душа, не погибла в лупанариуме жизни. Я вам должен показать что-то…
Оба прошли в небольшую спальню хозяина. По случаю воскресенья Катерина зажгла у барина лампадку перед запыленным образом, и красноватый задумчивый свет освещал комнату. Липшиц быстро глянул на хозяина, но тот, казалось, ничего не замечал. Торопливыми движениями рылся он, присев на корточки, в платяном шкафу, выгружая старые платья, узлы, тряпки и всякий хлам. Наконец он выпрямился удовлетворенный и взволнованный. При мягком свете лампады гость рассмотрел, что Слязкин держит в руках большой кусок желтоватого полотна. Михаил Иосифович развернул этот предмет, и Липшиц увидел черные полосы еврейского молитвенного одеяния.
— Мой отец молился в этом… Он был простой честный еврей и если бы он знал… если бы почувствовал, что его сын когда-нибудь… его сын… то убил бы меня. Это моя святыня.
Он мял в руках старое полотно, пахнущее чем-то восточным, и при красноватом свете, льющемся сверху, блеснуло серебряное шитье.
— Я не смею прикоснуться к этому, — продолжал Слязкин, — пока все во мне не очистилось. Но клянусь вам, что я буду похоронен на нашем старом кладбище в моем родном городе рядом с отцом и этот священный саван будет обвивать мой труп.