Далее Нил понял, что в жизни нет скачков, и существование человека неприметно совершается не во внешнем, а во внутреннем. Он присмотрелся к Жене, и ему казалось, что в ровном, приветливо-равнодушном тоне, с каким она принимает жизнь, улавливается скрытая мудрость. Отсутствие энтузиазма и внешней радости не поражали его больше.
— Если у нее всегда было чистое сердце, — думал он, — то новые формы, которые оберегают ее, не должны показаться необычными. Она не замечает их, как не замечает человек свежего воздуха, которым дышит.
Прежнее чувство необъяснимой вины перед нею являлось редко. Все вокруг него сделалось определеннее и строже; исчезли мечтанья, предметы и явления потеряли прежнюю воздушность; в кажущейся случайности происшествий был утерян какой-то, прежде угадываемый смысл. Между землей и звездами, которые в морозные ночи сверкали в темно-синем небе, как бы легла преграда. За три месяца Нил Субботин казался себе постаревшим.
Он жил у обойщика в небольшой узкой комнате. Рано утром его будили близкие назойливые стуки: это обойщик Бекир, пожилой человек с большими седыми усами и небритым подбородком, за стеной занимался своей работой. Часто по утрам приходилось зажигать лампу; при этом Субботин вспоминал тот день, когда туман навис над городом и Сергей загадочно говорил о счастье жизни. Казалось, что с того времени прошли годы…
Нил просил Сергея не писать ему, чтобы ничего не знать о Колымовой; он думал, что ее нет в городе. Иногда вспоминал Марка Липшица; ему хотелось увидеть его равнодушно-скорбные глаза и худое, голодное лицо; но не встречал его, так как жил в другой части города, среди мелких лавочников, ремесленников и рабочих.
Часто вспоминались прежние мысли о физическом труде, который наполняли душу тревогой и говорили, что не все обстоит благополучно; вместе с ними воскресало то, что он старался забыть. Воображение рисовало осенний сад со стройно возносящимися деревьями, кора которых похожа на кожу слонов; он видел строгое лицо Колымовой с черными, далеко расставленными глазами. Ее руки засунуты в карманы синей жакетки, и локти сзади выступают острым углом… ее комнату он видел, стол, зеленый ковер… В эти минуты представлялось, что мучительная работа над собой и все пережитое исчезают, как ненужное.
— Работать! — говорил он себе. — Главное: трудиться!
Он стал помогать обойщику. Было приятно возиться с пружинами, рогожей, паклей, клеем, доставать из жестяной коробки мелкие гвоздики и скоро бить ловким молоточком. Христиан Бекир мало-помалу взвалил на жильца всю срочную работу. Нил был доволен, когда без помощи Бекира приготовил пружинный матрац. Обойщик похвалил его, а вечером его жена, толстая, аппетитная женщина с ямочками на щеках, сказала, что жилец, кажется, большой дурак.
Вся семья Бекира смотрела на Субботина, как на источник нового дохода. С него тянули деньги по всякому поводу, ставя на счет спички, лишний стакан чаю, несколько капель чернил. Эти люди решили, что, вероятно, никогда больше не встретятся с жильцом, и ради нескольких месяцев совместной жизни не стоит стесняться. То, что жилец помогал Христиану в работе, не меняло положения. Только один раз, в день рождения хозяйки, младшая дочь принесла жильцу горячего бульона почему-то в стакане и кусок пирога, которые не были поставлены в счет.
Дни увеличивались, морозы крепли. Огромные сугробы снега лежали по обе стороны деревянных тротуаров. Нилу казалось, что жизнь сузилась, что весны никогда не будет, и его существование остановилось. Люди и природа забыли его…
Однажды он заметил, что ему не о чем говорить с Женей и что он бессознательно избегает оставаться с нею наедине; если они были в комнате, он предлагал пойти гулять; если гуляли, он спешил в комнату: ему казалось, что с переменой обстановки что-то изменится, и явится новое. Это открытие испугало его. По пустому поводу возникла ссора, в которой он был неправ, но Женя плакала и поцеловала его руку.
— Я погибаю, — сказал себе Нил, оставшись вечером один. — Либо я, либо она…
Тоска охватила его; до ночи писал он какое-то письмо, но не отправил его, а спрятал в ящик, как и предыдущие. На утро он стыдился своего отчаяния.
Прошло Рождество, потянуло весной. Однообразно шли дни, пока неожиданно разразившиеся события не прервали этой жизни.