— Поправится. Немного помяло, мы перевязали. Вообще люди так легко не умирают. Через две недели встанет с… сын. Можете зайти к нему; он просил, кажется.
Человечек вошел в светлую, необыкновенно чистую комнату, где за ширмами против окна лежал больной. Он был забинтован, и в чистом свежем белье производил впечатление бодрого, благообразного человечка.
— Вот какой я! — произнес Слязкин. — Где та книга? Эти палачи мучили меня воистину инквизиторскими приемами Вельзевула и его свиты. Мне было бы несравненно легче, если бы эта чудесная книга была со мной.
Человечек опять протянул ему еврейский молитвенник.
— Положите ее ко мне на одеяло, — промолвил Слязкин ослабевшим голосом. — Этот квадратный шрифт, в который впитались… впитались слезы… слезы несчастного народа, который первый… ммэ… У меня к вам просьба, дорогой мой. Вы видите, я всеми покинут… и ваш знаменитый доктор, между нами говоря, оказался свиньей… Впрочем, его ждет огромная будущность и куча денег… Бели бы вы позвонили по телефону Яшевскому и сообщили ему все то, чему были грустным свидетелем, то он еще сегодня навестил бы меня.
— Хорошо, — картавя отозвался человечек. — Его номер в телефонной книжке?
— Яшевский. Кто же его не знает? Это великое имя, но в его сердце положительно пустыня Сахара. Мой лучший друг. И затем, дорогой мой… — Слязкин закрыл глаза, и человечек подивился страдальческому выражению его осунувшегося лица. — Отыщите мне священника.
— Что? — спросил человечек. — Какого священника?
Приват-доцент спокойно ответил:
— Уверяю вас, мой дорогой, что мне безразлично какого: толстого или тонкого, даже горбатого, если уж он так вам понравился. Но только православного священника. Ваш знаменитый хирург пытается меня обмануть, но я чувствую, что кровавый призрак пригрозил мне костлявым пальцем. Перед тем, как кончить свое земное странствование, я должен сделать кое-какие распоряжения.
Слязкин открыл глаза и невинно поглядел на толстенького человечка.
— Я до сих пор не знаю как ваша фамилия? Может быть, вы сказали, но я не запомнил, извините.
Человечек старался не встретиться со взглядом больного.
— Что за разница как моя фамилия? — уклончиво сказал он и забегал глазами по комнате, как будто стыдился чего-то. — Я уже иду.
— Прошу вас назвать себя, чтобы я знал кому обязан…
— Ничего не обязан и все равно, — жестко ответил незнакомец. — Ну, так выздоравливайте себе.
Он пошел к двери. Лицо Слязкина искривилось, рыдания рвались из груди.
— По… слу… слушайте, — хрипло крикнул Михаил Иосифович. — Я вас прошу… покло… клониться вашей чудесной же… не от ме… меня.
Человечек обернулся взволнованный и удивленный. На долгие годы запомнил он искривленное мольбой и в то же время злобное лицо, которое глядело на него с подушки, в белой рамке чистого белья.
— Я сделаю. И священника тоже, — сказал незнакомец, махнул жалостливо рукой и быстро вышел.
Слязкин забылся. Он никогда не узнал о том, как толстенький низенький человечек задыхаясь от усталости и голода с кислым лицом искал православного священника — человек, о котором был уверен, что он никогда в жизни ему не понадобится. Человечек входил в мелочные лавки и картавя расспрашивал молодцов в белых фартуках, на что те нагло-насмешливо отвечали:
— Незнаем-с, господин.
Скрепя сердце, он обратился к городовому, и тот наконец направил его по адресу. И затем толстенький, черненький, низенький человечек и его чудесная жена, какая бывает у всякого еврея, навсегда исчезли из жизни приват-доцента Слязкина; Михаил Иосифович так основательно старался не вспоминать о нем, что очень скоро вытравил его из своей памяти.
Священник, упитанный, могучий человек непомерной жизненной силы, пришел в больницу раньше Яшевского; его ввели к больному.
— Батюшка, — сказал ему Слязкин. — Меня еще рано хоронить. Но я прошу вас присутствовать при составлении моего завещания.
— Одобрительное изъявление, — ответил батюшка владимирским «оканием» и могучей волосатой рукой атлета наотмашь перекрестил приват-доцента, словно дрова рубил. — Устроющий дела земные, приобретает покой душевный.
Слязкин прищуренным глазом оглядел священника и пискливо хмыкнул, не то застонав, не то усмехаясь.
— Страждете? — любопытно спросил священник и погладил могучую девственную, не знающую ножниц бороду.
— Смотрю я на вас, — ответил больной. — Какой вы сильный и сколько в вас здоровья, батюшка. Адам в первый день, вышедший из рук природы, без сомнения, был похож на вас.