— Происходило это от того, что я не верил. Не верил непосредственно, без анализа. Не поверил, что встречу нужного мне человека и поэтому женился почти на первой встречной; на этот раз в ней для меня не хватало… полсантиметра, но я думал, что со временем это наверстается. Но разница между нами все росла, и я должен был разойтись с женой. Теперь она несчастна.
— Если бы около меня была чистая девушка с открытым, непосредственно-чувствующим сердцем! Я был бы велик. Мы трудились бы вместе и были бы сильны друг другом. Вы не знаете какое счастье быть молодым и как мучительно оглядываться и видеть свои ошибки. Забудьте, Лена, то, что я говорил вам в последний раз. Простите меня.
С трудом произносил он эти слова, как бы добывая их из глубины своего холодного сердца, но, сказав их, почувствовал себя спокойным. Он слышал, как сзади пошевелилась девушка и вдруг почувствовал ее близко от себя; ему отчетливо показалось, что она, наклонившись, поцеловала его волосы.
— Господи, — прошептал он. — Лена.
Протянул наугад руки и тотчас встретил ее пальцы.
Она глядела на него сверху вниз и чуть-чуть покраснела.
— Мне ничего не надо от вас, — проговорил Кирилл Гавриилович. — Я ни о чем не прошу. Простите, Елена Дмитриевна. Забудьте.
— Да, — сказала она непонятно.
Он смотрел на девушку; жалость и любовь охватили его.
— Я вам дам возможность работать в другом месте, в новой стране. Хотите?
— Да. Только скорее.
— Это будет скоро, к весне — я не имею права говорить яснее. Вы можете свободно работать и окружить себя нужными людьми. Устройте университет для девушек, приюты для калек.
— Хорошо, — ответила Елена Дмитриевна, подняла на него свои далеко расставленные глаза и благодарно улыбнулась.
Он наклонился и поцеловал ее нескладную большую руку.
— Я тоже еду. Поедете со мной?
Она кивнула головой.
— Только скорее, — повторила она.
Яшевский облокотился о стол, на котором в беспорядке были разбросаны письма, нечаянно схватил глазом подпись «Субботин» и думал о том, что случилось. Как только он перестал желать девушку, она тотчас просто и доверчиво пошла к нему. То, что казалось неисполнимым, как чудо, произошло потому, что он сам сделался другим. Он понимал также, что малейший неверный шаг, неосторожное слово, и — все исчезнет. Рядом с ним стоял как бы не реальный человек, а воплощение того лучшего, что было в нем: стоит ему опуститься, я она уйдет.
— Лена… Девушка милая… — сказал он.
— Вы не должны смотреть на меня так, как на всех, — промолвила она.
Он не понял.
— Нет, нет…
— Я другая. Я почти не живу, — пояснила она, и ее прекрасное лицо застенчиво покраснело.
— Я должна в больницу, к Слязкину, — сказала она неожиданно.
— Вы бываете у него?
— Для него хорошо то, что с ним случилось.
Яшевский удивился до чего свободно она разбирается в чужой душе и как точно выражает свои наблюдения.
Они вместе вышли. На улице у нее был строгий отчужденный вид.
Они говорили о скорой поездке в далекую новую страну; обоим непрактичным, не разбирающимся в жизни, казалось доступным и легким все, что в действительности было туманно и фантастично; трудно же было только то, что перед глазами. Они расстались, улыбнувшись друг другу.
Великий человек вошел в книжный магазин и попросил учебник болгарского языка; его не оказалось, обещали выписать. Он купил множество газет и, придя домой, прочел все, что относится к Болгарии. Но в газетах были коротенькие, незначительные телеграммы и заметки, которые совершенно не указывали на то, что в этой стране готовится такой важный переворот. Смутное беспокойство овладело философом. Ему показалось, что у него отнимают министерство, а с ним рушатся и все планы на будущее в новой стране…
Он написал Веселовской короткое прощальное письмо. Сознание того, что он причинил другому боль немного успокоило его. Высокие мысли о церкви и человечестве посетили его.
XXIII
Щетинин подошел к своему дому. Были сумерки, но все же он рассмотрел над воротами большой черный флаг. Это ему не понравилось. Дом, в котором жил Александр Александрович, был старинный, богатый, немного мрачный с виду. Офицер прошел по двору, стараясь не смотреть на черный флаг, который неподвижно и даже угрожающе поднимался в небе. По его мнению этот флаг — боевой флаг новой болгарской династии — подняли несколько преждевременно. Если враги заметят, то воспользуются этой оплошностью. Поэтому офицер сказал управляющему, которого встретил во дворе: