— А! — крякнул приват-доцент и восхищенно зашептал: — Вы чудесная, чудесная! Вы сразу угадали что она для меня. Это моя сестра, моя тихая пристань. Без нее… — он быстро заморгал глазами и искривил лицо, — без нее я бы погиб… а!.. Кроме того, если мы разведемся, она, без сомнения, попросит порядочную сумму.
Гости прощались, шел третий час. Хозяин никого не удерживал. Хирург успел соснуть в углу дивана и теперь, разминаясь и потягиваясь, лениво жал руку кому попало.
— Очень интересный вечер — сказал он и пошел к дверям.
В передней, заваленной книгами, он сказал больничному служителю:
— Что же там случилось? Трамвай?
— Руку отрезало и голову помяло, — бойко ответил служитель.
— Руку? — сказал хирург. — Галоши. Лезут под трамвай. Пьян? — И оба вышли.
— Вы не слышали, как он сегодня говорил, — шептал Нехорошев Слязкину, но так, что до хозяина долетало каждое слово. — Вы много потеряли.
— А! — не то в восхищении, не то в сомнении крякнул Слязкин. — Великий человек! О чем же он говорил?
— Понимаете? Христос среди тупых буржуа. Христос, как таковой.
— Золотые слова, золотые! — убежденно забормотал Михаил Иосифович. — Я не успокоюсь до тех пор, пока он не повторит этого, по крайней мере, в общих чертах.
Субботин подошел к Колымовой и сказал то, что мысленно говорил ей уже более двух часов:
— Могу я вас увидеть когда-нибудь?
Она не сделала ни одного движения, не подняла глаз. Прошло несколько секунд прежде, чем она ответила.
— Да, — проговорила она.
Он почувствовал будто его освободили от чего-то и обременили новым… В передней он молча помог ей одеться. Теперь она была в низкой английской шляпе; руки засунуты в карманы синего жакета и прижаты к телу. Все производило впечатление прекрасной недоступности. Она молча кивнула Нилу и вышла с отцом Механиковым.
Субботин вдруг понял то удивительное, что освещало всю квартиру великого человека: это была Колымова. Он подошел к хозяину и быстро произнес:
— Я счастлив, что могу пожать руку одного из выдающихся людей Европы. Благодарю.
Кирилл Гавриилович почувствовал, что покраснел от неожиданности; кроме того, Субботин увлекшись слишком сильно сжимал его руку.
Последними ушли Слязкин с Нехорошевым, который продолжал громко восторгаться речью философа.
— Да, да, — кивал приват-доцент, делая значительное лицо. — Я связан с ним пятнадцатилетней дружбой. Он несомненно останется в истории.
Когда дверь за ними захлопнулась, Слязкин остановился, прищурившись глянул на Нехорошева и, указывая тростью на металлическую дощечку, прикрепленную к двери, убежденно проговорил:
— Извините меня, дорогой мой, но с фамилией «Яшевский» нельзя быть великим.
Когда гости ушли, великий человек оглянулся. Стулья были в беспорядке, на рабочем столе стояли стаканы с пивом и чаем; вокруг лампы были набросаны окурки. В комнате тяжело висел сизый табачный дым. На ковре лежала груша.
Яшевский чувствовал себя вовлеченным во что-то суетное, мелкое, — как чувствовал это всегда после общения с людьми. Ряд мыслей поплыл в его мозгу. Необычные торжественные слова освещали их, как горящие факелы ночную реку. Он видел мир, который не существовал: Господь Бог забыл его сотворить… Неизъяснимое ощущение превосходства испытывал он. Он позабыл всех женщин, с которыми сейчас говорил и которые улыбались ему. Исчезли все суетные слова и мысли. Его душа омылась, и он опять ушел в родную стихию высокого и ясного мышления.
Глухо подходило утро. Великий человек сидел неподвижно и думал. Перед ним на письменном столе рядом с недопитым стаканом чаю лежало латинское евангелие, раскрытое на 31-ой странице.
III
Нил Субботин влюбился сразу, в один вечер, как только взглянул на Колымову. «Могу я вас увидеть когда-нибудь?» — «Да», — сказала она. Ничего больше. Из всех букв азбуки она произнесла только две: «Да», ответила она, подумав. Но ему казалось, что они вели длинный разговор, и каждый ушел с сознанием, что оставил другому часть себя. Было удивительно думать: в каком-то неизвестном ему доме находится девушка и хранит про себя то большое, что он доверил ей. Но и он взял от нее самое большое. Люди, проходящие мимо него, не догадывались об этом; не догадывался и Сергей. «Да», сказала она, подумав и не подняла своих черных, далеко расставленных глаз.
Но Сергей как будто догадывался; он был старше Нила на полтора года. Они жили в светлой, просторной комнате вблизи университета; два небольших столика стояли у каждого окна; две одинаковых кровати были поставлены вдоль стены. Керосиновые лампы с большими зелеными колпаками по вечерам давали комнате свет, уют и мягкие, подвижные тени. Нил тихонько поднимал голову и глядел на брата Сергея. Тот сидел нагнувшись, работая над темой, предложенной университетом. Тень от лампы окутывала его умное, доброе лицо. Умиление охватывало Нила. Оживала и тихо дышала комната. Стены, потолок и вся мебель приобретали воздушность. Сергей чувствовал его взгляд и оглядывался на брата.