— Мы познакомились у Яшевского, осенью, — пояснил Субботин. — Я по одному делу.
— Очень рад, — ответил офицер, по-видимому мало вникнув в слова гостя. — Вы не заметили на дворе ничего особенного?
— На дворе? Нет.
— И никого не встретили? Дело в том, что я сейчас застрелил свою кобылу и… Все еще идет снег? — спросил Щетинин.
— Снега нет. Звезды.
Офицер задумавшись, доверчиво и беспомощно пожаловался:
— Ужасно голова болит.
Он не мог иными словами выразить то, что с ним происходило. А когда произнес эту фразу, действительно, стало казаться что чувствует сильную головную боль, как после попойки. Это успокоило его.
Субботин коротко изложил цель своего прихода. Он рассказал про Женю и объяснил план с меблированными комнатами: три или четыре комнаты будут сдаваться, а в одной поселится Женя; на обзаведение нужно триста рублей; он отдаст их через год или, самое позднее, через полтора. Жаль хорошую девушку с простым, чистым сердцем. Если угодно, он готов подписать вексель.
Щетинин, не выходя из своей задумчивости, внимательно слушал. Когда Субботин, разволновавшись к концу повествования замолчал, офицер усмехнулся. Нил вздрогнул, услышав высокомерный смешок, в котором была жестокость и обидная снисходительность.
— Отчего же? — сказал офицер. — Я вам дам деньги. Я дам больше. Хотите пятьсот?
Он механически расстегнул две пуговицы мундира, чтобы достать бумажник, но тут же забыл свое намерение и опустил руку.
— Проститутка? — повторил он, впадая в задумчивость.
— Была, — мягко поправил Нил.
— Проститутка, — сказал он. — Это ужасно.
Субботин, не поняв, ответил:
— Да, их жизнь ужасна.
Опять офицер не расслышал и, проведя рукой по своим коротко остриженным волосам, спросил:
— Который час?
— Десятый. Извините, что я так поздно, но по дороге я встретил…
— Только десятый? — обрадовался Щетинин. — Я думал — позже. Значит впереди еще вся ночь.
Ему хотелось спросить, знает ли гость про дворцовый переворот в Болгарии, но он сдержался из скромности: очевидно знает, раз пришел с просьбой.
— Хотите вина? — спросил офицер и, не разобрав что ответил Субботин, неожиданно заговорил:
— Я все думаю и думаю. Как это страшно — женщина! Вам не кажется? Очень, чрезвычайно страшно, как змея в лесу. Змея ничего вам не сделает, медленно уползет, а жутко. Снится потом. Дать ей уползти — страшно, а убить еще страшнее… Но лучше убить, — после паузы добавил он и неожиданно нежно улыбнулся.
Субботин слушал насторожившись. Многое из того, что говорил Щетинин показалось ему близким.
— Есть люди, — продолжал Александр Александрович, — которые чувствуют себя на земле очень свободно, о животных и змеях и не думают. Иной умрет в глубокой старости и во всю жизнь ящерицы не видел. Многие змеи цветом похожи на мозг человеческий; возможно, что они выползли оттуда. Как вы полагаете?
Офицер уставился на гостя, но не дождавшись ответа, продолжал:
— Самое страшное животное — женщина. Я не ругаюсь. Я чувствую, что женщина ближе к ним, чем к нам. Они заодно с ними.
— С кем?
— С ящерицами и змеями. Вы не смотрите на то, что женщины красиво и привлекательно одеты; по существу своему они голые.
Субботин засмеялся, полагая, что офицер шутит, но тот серьезно взглянул на него, удивленный его смехом.
— Войти в общение с чужим телом — ведь это очень страшно. От этого можно с ума сойти. Женщина — раскрытые ворота, и через нее входишь и сливаешься с кишащим миром змей, мышей и волосатых гусениц. Гнусное преступление — проникнуть в тело женщины. Не удивительно, что столько сумасшедших на свете.
Нил не совсем понимал его. Он осведомился:
— Вы хотите сказать: вызвать новую жизнь? Чувство ответственности?
— Нет, вообще, — ответил офицер, и Субботину почудилось, что он так же, как и Сергей, говорил откуда-то издали. — Ребенок это хорошо. Ясно: не было, а вдруг есть. Из ничего, из чувства. Очень просто. Но все предшествующее — невообразимая, тупая загадка. Знаете, в этом есть что-то тупое. Каждый дурак умеет… Вы сказали: звезды. Как быстро переменилась погода!
Хозяин совершенно забыл про обещанные деньги, и Субботину было неловко ему напомнить.
— Двое тут спорили все время, — невнятно пробормотал Щетинин. — Я им сказал… Ничего нельзя было понять.
Сизый туман, угнетавший запахом черемухи, наполнял голову и не давал разобраться в мыслях. Ему хотелось знать: застрелил он Зорьку или и это тоже померещилось?