— Теперь, когда я понял их хитрости, мне тут уж нечего делать. Не могу примириться с тем, что женщина, составляющая мое счастью, определяется глупой случайностью, которая имела место двадцать пять лет тому назад. Вы понимаете, что влечение к такой женщине — есть внутреннее стремление организма не выходить за пределы рода, остаться с копошащимся и извивающимся… Но это смерть — абсолютная, окончательная! Человек бесследно растворяется в бесконечном, вечно меняющемся океане плоти. Для того и заманивают нас! Для того и размахивают красным плащом! Им нужно нас убить! Теперь вам ясно: либо физическая любовь, либо бессмертие! В конце концов это очень просто: не ходите туда, куда вас заманивают. Пора догадаться: раз заманивают значит что-нибудь да неладно! Но когда вы выскочите из круга, выйдете из указанных путей, тогда, скрепя сердце, они дадут вам бессмертие. Потому что — как же им с вами быть? Вас уж некуда девать. Насильно не потащишь обратно, раз сам не идет. Тогда вы будете свободны! Я их всех обманул! Всех!
Он рассмеялся, широкий рот раздвинулся, и оскалились белые плотные зубы. Опять он тревожно оглянулся на кожаное кресло, как бы всматриваясь в крохотный предмет, лежащий на ручке.
Субботин встал.
— Рано подняли флаг, — рассеянно забормотал Щетинин. — Испортили дело. Сторонники старой династии хотят посадить меня в сумасшедший дом… Уже поздно?
Он вдруг засуетился.
— Уйдем отсюда. Вы проводите меня? Я уеду в Всесвя… в Нововратский монастырь; меня там знают. Пожалуйста, поедем вместе — вам все равно, а мне вы окажете услугу, за которую — за которую я сумею вас отблагодарить. Вы знаете болгарский язык? В театр не поеду. Здесь пахнет чем-то, вам не кажется?
Он опять посмотрел на кожаное кресло, и вдруг его лицо исказилось брезгливым ужасом, белки глаз засверкали, и рот раздвинулся; он был похож на японскую маску.
— Негодная! Бесстыдница! — крикнул он, схватил со стола фарфоровую вазу и изо всей силы швырнул в кресло, словно целил в кого-то. Дорогая ваза с грохотом разбилась. Щетинин, испуганный видением и звуком удара, опустился на стул.
— Бесстыдница. Гулюшка, — задыхаясь от отвращения, прошептал он. — Гадина!
Робко, как бы извиняясь, взглянул он на Субботина.
— Я вас перепугал, извините. Но, понимаете, я не мог этого стерпеть. Вот такая крохотная женщина, — (он показал на сустав пальца) — голая сидит на ручке кресла и поднимает ноги. Фу, какая бесстыдница! Дразнит…
Он поднял отскочивший осколок вазы и, болезненно-печально улыбаясь, объяснил:
— Совершенно крохотная — как если глядеть в бинокль с другой стороны. Отчетливо видел. Убить негодяйку!
Субботин решительно встал и пошел к двери. Щетинин, глядя в землю, произнес:
— Очень печально жить на свете. Гнусно и печально. Куда вы?
Он поднялся испуганный и встревоженный.
— Я… сейчас… вернусь, — лживо ответил Субботин и быстро вышел.
Он слышал, как сумасшедший кричал ему вслед:
— Никому не надо говорить! Вы меня погубите! Послушайте!
Субботин не останавливался.
— Предатель! — неслось из кабинета. — Убийца! Предатель!
В доме давно уже говорили о странном поведении барина. Поэтому, когда Субботин, выскочив на двор, рассказал о больном кучеру и управляющему, они мало удивились.
Осторожно подошли к двери кабинета и попробовали отворить, но она была заперта изнутри. Офицер передвигал тяжелую мебель, и отрывисто хохотал. Кучер Виталий вызвался проникнуть в кабинет через окно. Собрались люди и давали нелепые советы; про барина стали думать и говорить, как про дикого зверя, которого надо истребить. Тихонько приставили к окну второго этажа лестницу, и Виталий крадучись полез по ней. Добравшись до окна, он заорал диким голосом, как орал на лошадей, и повар, дворники, управляющий и вся женская прислуга подхватили внизу этот неистовый крик, который способен был напугать лагерь краснокожих. Послышался звон разбиваемого стекла, и Виталий, нырнув головой, с воем бросился в комнату. За ним в открытое окно кинулся повар.
Когда управляющий вошел в кабинет — дверь отпер повар, отодвинув тяжелый стол с нагроможденными на нем стульями — он увидел такую картину: Виталий, обхватив барина сзади, крепко держал его и волок к окну, желая посадить в кожаное кресло. У обоих лица были искажены борьбой, и оба громко пыхтели.
— Веревок, ремней, эть! — крикнул задыхаясь Виталий.
Офицер повернул голову и узнал управляющего. Его страх перед кожаным креслом уменьшился, он перестал сопротивляться, и Виталию удалось его посадить. Управляющей, не снимая шапки, глядел на Щетинина так, как будто не был с ним знаком. Виталий ловко обыскал барина, думая найти оружие.