Вернулся доктор и покойно уселся на прежнее место.
— Что с нею? — осведомилась девушка.
— Что? С кем? — переспросил доктор, сделав кисло недоумевающее лицо.
— Той, что отравлялась. Модисткой.
— А! — доктор припомнил, словно его расспрашивали о том, что случилось месяц назад. — К вечеру помрет. Кажется, проститутка, а не модистка.
Елена Дмитриевна внимательно подняла голову.
— Она в сознании? Можно ее видеть?
— Что за интерес? Впрочем, если хотите… Она, кажется, разговаривает.
Оба вышли. Колымова разволновалась. Доктор цинично утешал ее:
— Каждый день штук восемь поднимают. Совершенно не интересная тема. Расстроите себя.
Через минуту Колымова стояла в узкой комнате, до того темной, что в ней с утра горела желтая электрическая лампочка. На черной клеенчатой кушетке, прикрытая одеялом, лежала девушка с сизым худым безбровым лицом и редкими прямыми светло-каштановыми волосами на маленьком черепе. Больная внимательно смотрела на вошедшую.
— Как вас зовут? — тихо опросила Колымова.
— Не хочет отвечать, — громко произнес доктор.
— Как вас зовут? — повторила Колымова и положила руку на лоб отравившейся.
Та громко вскрикнула, заплакав:
— Женя, Евгения Сизова.
Она не видела, как дрогнули веки Колымовой и как та сразу успокоилась, застыв; больная торопливо прибавила:
— Я артистка.
Доктор вышел. Долго стояла Елена Дмитриевна; слезы навернулись на глаза. Она нагнулась, поцеловала Женю и сказала:
— Я сейчас вернусь…
В соседней комнате она написала Нилу Субботину записку, попросила отправить ее и, бледная, почти торжественная вернулась к больной.
— Вы хотите кого-нибудь видеть? — спросила Елена Дмитриевна.
Женя не ответила; Колымова тем же ровным голосом промолвила:
— Он сейчас здесь будет.
Больная вопросительно взглянула на нее, досадуя на боль, которая, как ей казалось, мешала понимать.
— Кто?
— Субботин, — ответила Колымова, печально глядя на нее, и не дрогнула.
Женя пошевелилась, желая подняться; но не было сил; она не сводила глаз с Колымовой.
— Ай, ай, — застонала больная, догадавшись о чем-то, и закрыла глаза.
Колымова стояла возле нее и ждала. Наконец она спросила:
— Вы хотите, чтобы я ушла?
Женя ничего не ответила. Ее лицо с широким ртом еще более похудело, и тощие пряди редких светло-каштановых волос упали на лоб и подушку. Прошло несколько минут, прежде чем она ответила, неясно шепелявя:
— Пусть меня увезут отсюда.
На это Колымова ничего не сказала.
Женя продолжала лежать с закрытыми глазами. Елена Дмитриевна тихо проговорила:
— Простите.
Больная не пошевелилась, как будто не слышала. Она изредка подавленно стонала; не верилось, что она скоро умрет.
Вошла сестра со строгим лицом в золотых очках и поправила подушку. Стоя в изголовье, она отрицательно и сокрушенно покачала головой. Вероятно, Женя угадала ее присутствие, потому что спросила другим тоном:
— Я умру?
Сестра дала лекарство и ушла.
— Простите, — еще раз попросила Колымова и дотронулась до ее худой холодной руки.
Елена Дмитриевна не слышала, как вошел Субботин; по временам она продолжала бредить без слов и не верила тому, что происходило на самом деле. Она несколько удивилась, когда вошел человек в бороде, похожий на Нила, и стал с нею рядом. Они не поздоровались.
— Женя, — позвал голос Нила. — Женя. Что ты сделала?
Умирающая открыла глаза и долго, неподвижно, не произнося ни слова, смотрела на Нила. Потом медленно перевела огромные глаза на Колымову и принялась разглядывать ее упорно, сосредоточенно, холодно. Она словно судила их, и они неподвижно стояли перед нею в ожидании приговора. Казалось, невозможно было уйти или отвести глаза или куда-нибудь спрятаться. Так проходила минута за минутой.
— Нил, — сказала Женя и глядела на Колымову.
Ей трудно было говорить. Между каждым словом, которое она выдавливала из себя, проходило несколько минут. Было видно, с каким напряжением бьется в ней мысль и как упрямо она думает все об одном.
— Я здесь, — произнес Субботин и придвинулся.
Тяжелые огромные глаза, окутанные глубокой неподвижной тенью, уставились на него.
— Так надо, — произнесла больная, почти не шевеля синими губами.
Рот полураскрылся, показались мелкие, отдельно посаженные зубы; она не была в силах закрыть его. В соседней комнате у водопроводной трубы, стали что-то приколачивать.
— Я прочла… письма.