Впрочем, все эти реформы не затрагивали непосредственно христианской догматики. Само христианское учение Кампанелла принимает, истолковывая его в духе той «естественной религии», т. е. религии, свойственной всем людям от природы, которую исповедовали солярии. «Я рассматриваю нравственные предписания Христа, — писал Кампанелла папе Павлу V, — и показываю с помощью божественной магии, что они соответствуют закону природы, и раскрываю, что Христос есть любовно правящий Первый разум…» (25, стр. 55). Все люди, по природе своей будучи разумными, уже тем самым являются, не сознавая того, христианами. Именно поэтому Кампанелла готов был избрать христианство как орудие духовного всемирного единения народов. Вступая в полемику с протестантами и реформаторами, он особенно яростно отвергал учение кальвинизма о божественном предопределении, согласно которому люди лишены свободы воли и заранее, от века, по воле бога, предопределены к вечной гибели или спасению.
Особенно резкие возражения вызывали у него политические последствия кальвинизма: отрицание свободы воли, говорит он, превращает правителей в тиранов, а народы в мятежников (35, стр. 139–140).
Не во имя усиления власти римской курии пропагандировал Кампанелла идею религиозно-политической миссии в своем труде «Вспомнят и обратятся к господу все края земли». Обращаясь к ангелам и дьяволам, к римскому папе и самому себе, к католикам и реформаторам, к православным и монофизитам, к язычникам Старого и Нового Света, к мусульманам и иудеям, Кампанелла ставил своей целью достижение полного политического и нравственного единения человечества.
Итак, та всемирная теократическая монархия, которую страстно проповедовал Кампанелла, не имела ничего общего ни с притязаниями испанской короны, ни с политикой папского престола. Не случайно «Испанская монархия» не нашла поклонников при испанском дворе, а «Монархия мессии» была уничтожена папской цензурой. Образ правителя, нарисованный Кампанеллой в «Испанской монархии», просвещенного государя, знатока всех наук, правящего в интересах народа, и тот папа, которого он предлагал избрать в своем обращении к конклаву, скорее сродни Метафизику из «Города Солнца», нежели реальным политикам Рима и Мадрида.
Но Кампанелла не ограничивался призывами к объединению. Он давал испанской короне конкретные советы. Он рисовал четкий план завоевания мирового владычества. И тут в конкретно-политической программе яростный враг макиавеллизма предстает перед нами как достойный ученик флорентийского секретаря. Осудив Макиавелли за подчинение совести и религии политической необходимости, он одновременно предлагает испанскому правительству устраивать массовые переселения покоренных народов, сеять среди врагов смуты, раздоры и религиозные распри, подкупать политических деятелей, похищать женщин и выдавать их замуж за испанцев, немедленно уничтожать политических противников (он осуждает Карла V за то, что тот не воспользовался случаем и не убил Франциска I и Лютера); он учит короля проводить жестокие и репрессивные меры в первый же день после завоевания, причем от имени исполнителей, а потом постепенно ублаготворять народ подачками, даруя блага уже от своего имени. Так, оспаривая и отвергая макиавеллизм как учение о цели и сущности политики, Кампанелла в средствах осуществления своего всемирного идеала применяет те самые методы реальной политики, которые были сформулированы Макиавелли и его последователями.
Во главе всемирного государства должен стать самый сильный из существующих в мире государей. Первоначально Кампанелла предлагал роль объединителя Испании, но потом, убедившись в упадке и закате испанского владычества, он видит во Франции «меч», способный собрать народы земли в «единое стадо». В «Политической речи» 1635 г. он опровергает собственную «Испанскую монархию», предсказывая неизбежное крушение Испании и разъясняя преимущества Франции. Не отрекаясь от прежнего своего сочинения, уже широко известного в Европе, он считает нужным создать новый «панегирик, вроде того, какой Кампанелла написал для испанцев, доказав в нем, что народам полезнее подчиниться французам, нежели испанцам» (82, стр. 343).