Томмазо склонил голову набок.
— Мужчины бросаются на тебя вагонами. Почему так трудно поверить, что я хочу узнать тебя лучше?
— У меня на то свои причины. — И они чертовски страшные.
— Расскажи.
Хрена с два. Он подумает, что я испорченный товар и сумасшедшая, как и моя бедная мать.
— Ты готов рассказать мне всё о себе, даже самые тёмные секреты или самые болезненные моменты?
— Нет, чёрт возьми, — ответил он. Вот именно.
— Тогда мы на одной волне.
Он опустил голову.
— Да.
— Так ты останешься на ночь?
Я надеялась, что он скажет «да», потому что за последний месяц спала не больше нескольких часов в сутки, и то очень плохо.
Ещё немного, и я упаду замертво от изнеможения. А у меня нет ни детей, ни людей, зависящих от меня, лишь ипотека и несколько очень странных, но любящих животных, которые никому никогда не понадобятся.
Четыре курицы, у которых всего несколько перьев, и один кот, полностью ненавидящий меня. Но что с того? Они мои дети.
Мои лучшие друзья, Майк и Сьюзен, управляют веганским кафе, не переставали доставлять мне неприятности из-за того, что я обращаюсь ещё хуже, чем они, с моими питомцами.
Потирая чёрную щетину на подбородке, Томмазо откинулся на спинку коричневого пластикового стула рядом с кушеткой.
Это самое странное в этом человеке, ведь внешне он такой гладкий и отполированный, как элегантный роскошный автомобиль.
Но взгляд в его глазах и то, как он держится, говорит, что с ним шутить нельзя. Ни капельки. Вот почему я чувствую себя в безопасности рядом с ним.
— Если я останусь на ночь, — наконец сказал он, глядя жадным взглядом, от которого я заёрзала на скрипучей металлической каталке, — я хочу кое-что взамен.
Конечно, я обязательно займусь с тобой сексом.
На самом деле, ты можешь нагнуть меня прямо сейчас на этой кровати и… Между бёдер приятно покалывало от этой мысли. Я начала страстно желать, чтобы большими руками он приласкал каждый миллиметр моей кожи.
Несмотря на это, я выпалила:
— Я не буду спать с тобой, — зная, что слишком расстроена, дабы принять его или любого другого мужчину в свою жизнь. Тем не менее, мне позволено фантазировать.
Он ухмыльнулся одними глазами.
— Ох. Ты холодная женщина, Шарлотта.
Я одарила его быстрой улыбкой.
— Прости. Дело не в том, что ты некрасивый. Ты очень симпатичный. Просто… я…
— Ты не должна мне ничего объяснять.
Я мысленно фыркнула, потому что так и есть. Я собиралась выдать очередную глупость, например: — Ну, у меня лужайка не пострижена для гостей. Сейчас не самое подходящее время».
Он продолжил:
— Я собирался сказать, что заплатил за уроки гольфа за неделю вперёд.
— И?
— И я уже признался, что делаю это потому, что хочу узнать тебя получше.
— И? — повторила я, ожидая его требования.
— Я останусь на ночь, но тебе придётся ответить на десять вопросов.
Пфф. Ладно! Легко.
— И ответить только правду, — добавил он. «Проклятье!»
— А могу ли я спросить всё, что захочу?
Он наклонился и провёл большим пальцем по моему подбородку, чуть ниже губ. Я сопротивлялась желанию застонать, или всхлипнуть, или втянуть его большой палец, всё казалось подходящей реакцией на прикосновения такого мужчины.
— Ты, моя дорогая Шарлотта, можешь спрашивать о чём угодно, — ответил он, сверкнув дерзкой полуулыбкой.
То есть я могу спросить, но он не обязательно ответит.
— Мы договорились? — уточнил он.
Спать. Мне нужно поспать. Всего одна ночь покоя и безопасности. Я сойду с ума, если не высплюсь.
И мысль о том, что этот красивый мужчина будет оберегать меня, ну…
— Договорились. Спасибо, Томмазо.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Не стало неожиданностью, что Томмазо настоял отвезти меня домой, после травмы головы. На его машине за сто тысяч долларов — чёрной, гладкой и сексуальной, как и костюм, который он носил. Он успел переодеться, пока меня выписывали.
— Итак, э-э… — Я провела руками по волосам, застенчиво поглаживая шишку на затылке, желая убедиться, что, на самом деле, она не размером с баскетбольный мяч.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.
— Да, чувствую себя прекрасно. Просто… — Не нахожу слов.
Почему он переоделся? Теперь он стал ещё сексуальнее, и я сомневаюсь в своём решении не впускать его к себе, а также в способности удержать руки при себе.
— Да? — надавил он глубоким и низким голосом, наполненным мужской уверенностью.
— Это и есть настоящий ты? — Я махнула на него рукой.