— Чар, нет никакого монстра.
— Есть. Я только что видела его в прачечной.
— Это был я. Открой дверь.
Он? Нет, я знаю, что видела.
— Ты стирал кучу… — Мой голос затих, а мозг начал обрабатывать информацию со скоростью машины, которая застряла в грязи и наматывает её на колёса. Наконец, мысли перестали вертеться. Монстры не стирали бельё. Я видела сон, или ходила во сне, или что-то подобное.
Я открыла дверь, и высокое мужественное тело Томмазо заполнило пространство, его тёмные глаза мерцали от беспокойства. О, чёрт. Это определённо не монстр. На нём всё ещё тёмно-синяя рубашка. Он выглядит сексуально, безупречно и…
— Подожди. Почему ты стирал бельё? — спросила я.
Он пожал плечами.
— Не знаю. Наверное, хотел просто чем-то заняться.
— Последняя ночь в качестве свободного человека, а ты стираешь мои грязные полотенца. Странно.
— Я ещё помыл твой холодильник.
— Вау. Ты идеальный. И странный, — добавила я.
— Ты считаешь меня идеальным?
— Возможно. Ладно, да. Даже шрамы у тебя на груди сексуальные, потому что они сделали тебя тем, кто ты есть.
Сейчас больше, чем прежде мне хотелось знать, как он их получил. Я хочу знать всё.
Казалось, он смутился.
— Что? — спросила я.
Он чуть наклонил голову, изучая меня.
— Мне интересно, что бы было, встреться мы раньше.
Я не знала. Но если бы всё было иначе и мы бы «сработались», ему пришлось бы наблюдать, как я медленно схожу с ума — совершенно дерьмово для него.
— Я хотела бы провести с тобой больше времени.
— Я тоже, — сказал он, глядя на свои идеально отполированные, дорогие на вид чёрные кожаные туфли. Вероятно, итальянские, как и их владелец.
Боже, что в этом мужчине заставляло меня так сильно страдать? Печаль, тоска, желание и так много других чувств, которые невозможно выразить словами.
Я взглянула на часы на прикроватной тумбочке.
— У нас есть ещё несколько часов до восхода солнца.
— И? — спросил он.
— И, кажется, я должна тебе ещё восемь ответов. — На самом деле, я хотела сказать, что действительно хочу перейти на новый уровень.
Он слабо улыбнулся, и я впервые заметила, что под его ухоженной чёрной щетиной скрывается ямочка.
— Я бы с удовольствием разделил с тобой эти последние часы.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Вытянувшись рядом и положив голову ему на руку, прижимаясь к груди, я слушала его глубокий и мелодичный голос. Он говорил, что хочет задать мне вопросы, но вместо этого начал рассказывать о своей жизни. Он вырос в маленькой итальянской деревушке недалеко от Неаполя, и у него было несколько братьев и сестёр. Они проводили лето, словно, как во сне, играли в прятки среди оливковой рощи, помогали бабушке и матери ухаживать за виноградниками, плавали в пруду у дома, принадлежавшего их семье на протяжении десяти поколений. Дом пережил не одну войну, политическое движение, засуху и соседскую вражду.
— У нашей земли своя история, — сказал он, рассматривая потолок. — Она пропитана потом и слезами моей семьи, а иногда и кровью, но, прежде всего, она наполнена нашей любовью. Пятьдесят акров, четыреста лет, более ста восьмидесяти Фиерро родились на этой земле, работали и умерли на ней. Очень много Фиерро. И тембр в его тоне отражал глубокое чувство гордости за то, откуда он родом.
— Ты бываешь дома? — спросила я, зная, что его семья трагически погибла.
— Нет. Хотя владею поместьем и забочусь о нём, но не могу вернуться. Там слишком много воспоминаний.
— И ты не можешь его продать, — предположила я. Земля слишком драгоценна и наполнена богатой историей.
— Да.
— Понимаю.
Наступил момент тишины, и я эгоистично задалась вопросом, действительно ли он чувствует себя комфортно, рассказывая мне всё. Или просто, потому что я хотела услышать.
Глубоко вдохнув его пряно-сладкий аромат, проникающий в лёгкие, я спросила:
— Ты когда-нибудь вернёшься?
— Думал когда-нибудь, но теперь, возможно, никогда больше не буду свободен.
Я посмотрела на него. Его квадратная линия подбородка, манила провести по щетине. И по точёному прессу. И его…
«Сосредоточься, Чар. Сосредоточься».
— Они не могут держать тебя вечно.
Он усмехнулся.
— На самом деле, могут. Это самая тревожная часть.
— Что ты сделал?
Убийство, измена, терроризм? Приговорить кого-то к пожизненному заключению — большое дело.
— Как я уже сказал, нарушил правило.
Хорошо.
— Какое правило?
— Я не имею права говорить.
Сев, я посмотрела на красивого мужчину, растянувшегося на моей кровати, его расстёгнутая рубашка позволяла рассмотреть немного тёмных волос на верхней части груди. Я сопротивлялась желанию наклониться и погладить их. Потому что тогда встану на скользкий путь, чего мне действительно хотелось. А ещё хотела узнать Томмазо лучше. На самом деле узнать.