— Ты действительно хочешь увидеть дом? — Его невероятные бирюзовые глаза переполнялись эмоциями.
— Весь чёртов дом. Даже гараж. — Странно, но этот шкаф почему-то показался мне знакомым. Будто я видела его в журнале или была здесь.
Он сдержал лёгкую улыбку.
— Ты уверена? Потому что это чертовски большой дом и ему нужно много внимания. Ты не можешь просто переехать в него, а потом уехать на следующей неделе, потому что решишь, что дом слишком большой и красивый, чтобы с ним справиться.
Я чуть не расплакалась. Слишком много всего. Слишком страстно, слишком мило, слишком жестко.
— Тебе придётся выносить меня отсюда. И только вперёд ногами.
— Это немного драматично, — ответил он
— Я лишь высказываю свою точку зрения.
Он посмотрел на меня, а затем вздохнул так, когда не можешь выразить словами своё состояние удовлетворенности. Откуда знаю? Потому что я вздохнула так же одновременно с ним.
— Я сделал курятник для твоих цыплят, — добавил он. — Там центральное отопление, ты как то сказала, что им всегда холодно.
— Ты сделал? — Он кивнул. — Боже, как я хочу тебя.
Бросившись к нему на шею, я обняла его, и наши губы слились в поцелуе. Мы отступили, и он, должно быть, непреднамеренно схватился за рубашки — реакция на неожиданность, — потому что перекладина автоматической вешалки для рубашек опустилась, но всё ещё двигалась. Рубашки посыпались на нас сверху, но я не собиралась отпускать Томмазо. Продолжая крепко целовать, а ладонями зарывалась в его мягкие растрёпанные тёмные волосы, мне не хватало дыхания. Моё сердце было не в лучшей форме; оно разрывалось от счастья.
Я прижалась к Томмазо, и он рассмеялся.
— Шарлотта, что ты делаешь? Чувствую себя так, словно меня терзают любовью.
Запрокинув голову, я засмеялась.
— В следующий раз планирую связать тебя этом дерьмом и сильно трахнуть.
— О, боги, женщина! — Он больше не улыбался.
— Переборщила? — спросила я, смущённо улыбаясь. — Прости. Просто пошутила.
— Нет. Было соблазнительно. Я имею в виду, какой мужчина мог бы устоять перед такой страстью? — Он рассмеялся. Я рассмеялась. И пока мы смотрели друг другу в глаза, думаю, оба поняли, что были… счастливы. Глупо счастливы. Несовершенно счастливый. Влюблёно счастливы. Счастливы.
Его улыбка исчезла, сменившись пристальным взглядом, и в воздухе повисло напряжение.
— Я люблю тебя, Шарлотта.
На этот раз я улыбнулась от всей своей души.
— И мои цыплята любят тебя.
— Что? — Он потянул меня на себя и перекатился на меня, прижимая руки над головой. — Скажи, что ты любишь меня, или я съем их.
— Ты не посмеешь съесть моих уродливых детей.
— Испытай меня. Скажи, что любишь меня, или наггетсы из них, женщина.
— Я люблю тебя, — сказала я серьёзнее, чем когда-либо.
Он наклонился к моим губам и крепко поцеловал. Этот поцелуй был таким приятным. Таким свободным. Таким чувственным и правильным. Ослабив хватку, он опустил руку ниже, и я почувствовала, как его ладонь обхватила мою грудь. Ощущая вес его тела на себе, то, как он прижимал каждый дюйм своего крепкого тела к моему, заставляло таять. Я чувствовала, что принадлежу Томмазо. Желанная, любимая, защищённая. Я целовала его в ответ, проводя языком по его языку, наслаждаясь ощущением его небольшой щетины. Твёрдый и мягкий. Грубый и нежный. Это Томмазо. Это его поцелуй.
Его горячее дыхание участилось, а моё стало безумным, я начала вытаскивать его рубашку сзади. Он приподнялся, чтобы помочь мне. Как только рубашка была отброшена в сторону, в кучу одежды, в которой мы лежали, я увидела его грудь.
— О Боже, Томмазо, — выдохнула я. Его грудь вся покрыта свежими розовыми шрамами, которые тянулись горизонтально. Бугристая розовая плоть каждого была толщиной около четверти дюйма. — Что они с тобой сделали? — прошептала я.
Его руки легли по бокам от моих плеч, и пристально посмотрев, в мои глаза он произнёс:
— Я сделал то, что должен был. Ради тебя, Шарлотта. Единственное, о чём сожалею, что чуть не причинил тебе боль. Я не знаю, что бы тогда делал.
— Знаю, что только сумасшедшая смогла отправиться туда. Но я не могла позволить тебе отказаться от всего ради меня.
— Я не жалею, что ты пошла. Потому что ты спасла меня.
Сначала я не поняла, что он имел в виду, потому что Эмма спасла его. Но потом осознала, что он говорил не об этом моменте. Он говорил о своей жизни, своём будущем, своём существовании. Я знала, потому что чувствовала то же самое.