…Что оно еще сделает…
Гард закрыл глаза, пытаясь разобраться в своих мыслях. Надо собраться с мыслями, вот только бы не заснуть; ему, впрочем, никогда не удавалось заснуть сидя… Сейчас самое время появиться Питеру; пришел бы посмотреть на старого приятеля; как правило, пес вскакивал к Гарду на колени и лизал руки и лицо. Так было всегда. Питер никогда не изменял своим привычкам. Будь я проклят, если засну. Только пять минут, не больше. Нет вреда — нет вины…
Ты должен найти это. Думаю, это как раз для тебя, Гард…
Почти сразу дремота Гарденера перешла в сон, глубокий, как обморок.
3
Шшшшшшшшшш…
Он не спускал глаз со своих лыж: две узкие прямые полоски коричневого дерева скользнули по лыжне; огромная скорость, с которой он несся по снегу, почти загипнотизировала его. Он даже не осознавал, что впал в самогипноз, пока голос, прозвучавший слева, не сказал:
— Есть все-таки одна вещь, которую ты, ублюдок, никогда не удосуживался напомнить твоим дерьмовым коммунистам на антиядерных митингах: за все тридцать лет мирного развития атомной промышленности не было ни одного прокола.
На Теде был свитер грубой вязки и поношенные джинсы. Зависть берет, когда смотришь, как непринужденно и легко он скользит на лыжах. Гарденер, напротив, еле ковылял.
— Сейчас врежешься, — сказал голос справа. Гард оглянулся и увидел Трептрепла. Трептрепл, похоже, начинал разлагаться. Его жирная физиономия, всегда багровевшая от выпивки к концу застолья, теперь обрела оттенок желтовато-серых занавесок, висящих на грязном окне. Мясо начинало отделяться от костей, обвисать; кожа потрескалась. Трептрепл отдавал себе отчет, какое жуткое впечатление он производил на Гарденера. Затронутые тлением губы расползлись в улыбке.
— Так вот, — сказал он, — я, между прочим, умер. И умер, действительно, от сердечного приступа. Несварение здесь ни при чем; желчный пузырь — тоже. Меня прихватило минут через пять после твоего ухода. Вызвали скорую, и санитарам кое-как удалось снова запустить мое сердце. Правда, я все равно отдал концы по дороге в клинику.
Его улыбка стала чем-то напоминать широко раскрытый рот дохлой форели, валяющейся на берегу отравленного озера.
— Я умер, ожидая светофора на Сторроу Драйв, — пояснил Трептрепл.
— Нет, — прошептал Гарденер. Это… Это как раз то, чего он всегда боялся. Вот он — заключительный неотвратимый результат пьянства.
— Да, — настаивал покойник, в то время как они неслись вниз по холму, стремительно приближаясь к деревьям. — Я позвал тебя в гости, напоил и накормил, а ты отплатил за это, убив меня в пьяном споре.
— Пожалуйста… я…
— Что ты? Что ты? — раздалось слева. Пестрые олени на свитере Теда исчезли. Вместо них появились желтые символы — предупреждение о радиоактивном заражении. — Ты ничто, вот что ты! Интересно, что же думают ваши современные луддиты о том, куда деваются все радиоактивные выбросы?
— Ты меня убил, — бубнил Трепл справа, — но ты за все заплатишь. Ты врежешься и разобьешься, Гарденер.
— Ты думаешь, что мы это подцепили в стране Оз? — застонал Тед. Внезапно мокнущие язвы покрыли его лицо. Губы растрескались, вспухли и начали гноиться. Один глаз затянула молочная пленка катаракты. С нарастающим ужасом Гарденер замечал все симптомы последней стадии лучевой болезни.
Желтый рисунок на свитере Теда почернел.
— Ты разобьешься, можешь мне поверить, — угрожал Трептрепл, — разобьешься насмерть.
Гарденер закричал от ужаса; закричал совсем как тогда, когда стрелял в свою жену. Незабываемый оглушительный выстрел… Затем он видел, как Нора медленно заваливается на разделочный столик, прижимая руку к щеке, жестом, выражающим крайнее удивление.
— Бог мой! Я никогда!.. — кровь хлынула сквозь пальцы; тогда-то он сделал отчаянную попытку убедить себя, что это всего лишь кетчуп. — Успокойся, это просто кетчуп. Потом он истошно завопил, так же, как и сейчас.
— Если уж мы затронули эту тему, твоя ответственность за все содеянное закончится на склоне этого холма; помнишь, где ты катался, — кожа на лице Теда трескалась и отваливалась. Волосы выпадали в считанные секунды. Постепенно рот расходился в такой же, как у Трепла, оскал. Теперь, когда ужас дошел до предела, Гарденер заметил, что его лыжи несутся по склону независимо от его желания.
— Ты же знаешь, что тебе не остановить нас. Это никому не удавалось; и не удастся. Как видишь, ядерное оружие тоже вышло из-под контроля. Еще давно… да, где-то с 1939-го, если я не запамятовал. Мы достигли критического объема к 1965-му. Процесс пошел. Скоро все взорвется.
— Нет… Нет…
— Ты высоко поднялся, но чем выше поднимаешься, тем больнее падать, поучал Трепл. — Убийство того, кто тебя принял в своем доме, — худшее из убийств. И теперь ты разобьешься… Разобьешься!..
Как это верно! Он пытается свернуть, но лыжи упрямо несутся к деревьям. Теперь он снова увидел старую корявую сосну. Тед и Трептрепл исчезли; его осенило: а что если они и есть Томминокеры, Бобби?
Перед его глазами снова оказалась красная полоска, пересекающая шершавую кору… все ближе, ближе. Он беспомощно несется прямо к дереву… мало-помалу он осознает, что дерево оживает и стремится поглотить его. Остальные деревья, казалось, расступались перед ним, давая дорогу; теперь красная полоска превращалась в контур губной помады, окаймляющий черную, бездонную, гнилую пасть; казалось, он слышал, как завывает ветер, там — внутри, и…