— Алекс, ты прекрасно знаешь что у меня репетиция сейчас.
— Змей, Алиса жива.
На том конце трубки замолчали, Роман что-то прокричал, а потом сказал уже Лексу:
— Еду. Буду у тебя через двадцать минут.
Следом мужчина также ошарашил Георгия, Николя, отца и Кая. Выйдя из кабинета он с удовлетворением заметил, что дом больше всего напоминал потревоженный улей. Слуги обыскивали комнаты, охрана обзванивала клиники в поисках врача который проведет доскональный анализ, а так же запроса на эксгумацию тела.
Через два часа в холле собрались все те, кто был близок им, а так же матушка Есения. Старушка сидела за столом, на котором были разложены карты, и что-то бормотала про себя, постепенно выкладывая свой расклад.
— Госпожа Есения, — наконец взмолился Кай, когда уже нервы натянусь тоньше некуда, — так что вы видите?
— Девушка жива. Жива твоя Алиса Александр, жива, но это нельзя назвать жизнью…
Все уставились на цыганку в немом шоке.
* * *— Дэвид… точнее Мамору, что ты сказал? — я поперхнулась соком, когда парень ошарашил меня новостью, что я беременна, с утра пораньше. — Но где тошнота там, слабость и все другие "прелести" сего дивного положения?
— Шиндо сказал, что этого может не быть, все зависит от организма.
— Бред! Я не помню, чтобы мы с тобой спали, — сказала я на автомате и прикусила язык. А что собственно я помню кроме той сцены в каком-то зале? Да ничего. И никакого прогресса. Я хмуро уставилась на тарелку с салатом.
— Поешь, — Мамору сел рядышком и придвинул ко мне еду. Я отодвинула порцию.
— Не хочу, — мне показалось или в голосе просквозил каприз? Совсем в последнее время расклеилась.
Мамору привез меня в этот особняк два дня назад, сразу после того, как врачи закончили со всеми анализами. "Небольшой домик", как выразился парень, оказался просто огромной виллой со своим парком, несколькими прудами и другими прибамбасами. А так же с кучей прислуги. Но дом не показался мне слишком большим, почему-то. Как будто это было мне знакомо. Эта прислуга, это обращение Эллис-сан, которое она так же на автомате поправила на — сама. В памяти что-то было, что такое знакомое, словно послевкусие пирожного на языке. Я долго сидела в своей комнате, рассматривая невесомый розовый балдахин, светлые шторки на окнах, пушистый ковер, овальную кровать, на которой лежало меховое одеяло. Я уткнулась лицом в пушистую шкуру и из глаз сами побежали слезы. Я не знала, почему плакала, но где-то, в глубине души, там где пряталась я, маленькая и испуганная девочка, было пусто. Ребенок словно находился в пузыре, пытался выбраться, но не получалось, а от того становилось так плохо, что сердце болело, словно я отпускала что-то… Что-то очень важное в моей жизни, что до того ценное, что отголоски боли были даже при амнезии. Я еще тогда не знала, что в это время были мои похороны, и так же как я оплакивала ту незнакомую девушку, меня оплакивал Лекс.
Я раз за разом осматривала комнату, но что-то в ней было не то. Пахло не так. Мне все время чудился запах яблок, маленьких, недозрелых, кислых, зеленых яблок, размером чуть больше куриного яйца. А еще в стене напротив кровати чего-то не хватало, но чего? Обычная стена, картина с журавлем… Но она была "чужой". Я не знаю как описать это чувство. Словно я была незнакомкой в этом доме, нежданным и нежеланным гостем. Как не старался оберегать меня Мамору, я не могла подавить в себе это чувство и эти постоянные детские крики, от которых у меня подкашивались ноги. Эти чужие запахи, чужие чувства, чужие цвета… Все чужое и неприятное. И чтобы хоть как-то отдалиться от этого, я глотала две таблетки снотворного, вместо положенной одной. Но и сон не приносил мне желанного облегчения — мне снилось, что я бегу по огромной шахматной доске, а за мной по пятам мчится нефритовая шахматная гвардия, возглавляемая Королем с Королевой. Где-то вдалеке мерцает свет, но и там выход перекрыт хрустальным конем, на котором сидит такой же прозрачный всадник, в глазницах шлема которого светятся две голубые точки. Меня обуревает ужас перед этим стражем и я бегу обратно, навстречу гвардии. Останавливаюсь, понимая, что выхода нет. В отчаянии падаю на доску, бальное белое платье растекается лужицей по полу, грудь пронзает боль и вот уже красное пятно жирной кляксой расползается там, где должно быть сердце. Я с удивлением и страхом прикладываю руку, но уже ничего нет. Пальцы чистые, а вместо черно-белых клеток густая трава газона.
— Мама! — слышу я детский голосок.
— Бэмби! — уже другой мужской голос. Родной голос. Я встаю, но никого нет, поляна окружена зеркалами. Сотнями разбитых вдребезги зеркал. И во всех осколках отражается мое испуганное лицо, закрытое хрустальной маской, делающеё мое лицо нечеловеческим. Я вновь падаю, стараясь собрать осколки, но ничего не получается, только режу в кровь пальцы. И красные капли падают на ставшую опять доской траву, крася белую клетку в алый цвет, но когда я уже отчаиваюсь, ко мне подъезжает хрустальный рыцарь и протягивает руку, но не прозрачная ладонь меня интересует, а вторая половинка моего кулона, которая висит на его шее. Я тянусь за таким близким кусочком металла, однако рыцарь вдруг становится туманом, который рассеивается, и я понимаю, что плачу, просыпаясь, сжимая в руках свою половину кулона.