Столик их стоял под тентом, где было темно и пусто. Из серого полумрака резко выделялись белые пятна скатертей и белый пикейный жилет Кочерова. Стоявший перед ними графин был более чем наполовину пуст. Но обстоятельство это, по-видимому, не отразилось на собеседниках, в смысле подъема настроения. Егорин молча курил, сбрасывая пепел в тарелку с остатками уже застывшей ухи, а Иван Семенович, также сохраняя молчание, подперев голову рукой, задумчиво смотрел в темноту душной ночи. Из-за реки слабо доносился легкий чуть уловимый аромат травы, цветов, смолистого бора,
- Гроза, пожалуй, соберется... - медленно и тихо выговорил Кочеров, наблюдая за быстро сменяющимися вспышками синих огней...
- Да... душно в воздухе! - уронил Егорин, занятый в это время другими мыслями. С юта долетел до них взрыв громкого, оживленного смеха... Там, за двумя сдвинутыми столами ужинала какая-то веселая большая компания.
Светлые платья дам, их легкие ажурные шляпы, серебряный холодильник с шампанским, звонкий веселый смех и доносившаяся оперная ария, казалось, говорили о легкой и беззаботной жизни, о красивом и смелом чувстве весенней любви, опьяняющей, как шампанское и исчезающей так же как и его пена...
- Ну, давай твою рюмку... выпьем! - предложил Кондратий Петрович.
Кочеров тряхнул головой, точно желая отогнать неприятные мысли и решительным тоном сказал:
- Выпьем!
Холодноватая острая и жгучая влага вызвала у Кочерова легкое покашливание. Он машина-льно очистил головку редиски, посолил ее и отправил вслед за рюмкой.
- Надо кончать поскорее, да идти... время уже! - понижая голос, заметил Егорин, протягивая руку к графину.
Они выпили еще и еще... Кочеров жадно опрокидывал рюмку за рюмкой, радуясь, что нашел исход гнетущему его настроению. От выпитого по всему телу шла приятная, нежаркая теплота. Какая-то странная и приятная дымка заволакивала сознание... Не хотелось больше думать о том страшном и неотвратимом, что ожидает его сегодня...
И когда из открытых окон кают-кампании громко и возбужденно поплыли по ночному неподвижному воздуху звуки пианино, Кочеров широко вздохнул всей грудью, почему-то беспричинно рассмеялся и потянулся к Егорину:
- Совершим, брат, опрокидончик... Что ты, как сыч, сидишь. Ходи веселей!
Он выпил, слегка поморщился и опять оживленно заговорил:
- Знакомый, черт побери, мотив, а не могу вспомнить! Ах, да! Это - из "Кармен"... Помнишь, "тореадор, смелее". Эх, люблю музыку! Душа моя музыка!
Кочеров широко улыбнулся и тряхнул кудрями.
- Ишь, ты... Музыкант какой, - полунасмешливо, полудосадливо протянул Егорин...
Ему было неприятно и казалось очень странным, что Кочеров, видимо, забыл о предстоящем деле.
- Опьянел, парень, - раздраженно подумал он, - как бы не размяк совсем. А то дело дрянь будет.
Точно предугадывая его мысли, Иван Семенович в это время перегнулся через стол и твердо шепнул:
- Теперь я в самом раз готов... Хоть к черту на рога!
- Молодец, Ванька! - одобрительно похлопал его по плечу Егорин. - Что нам трусу праздновать! Мы ли не молодцы! Жены ли наши не куры! - и он рассмеялся тихим дробным смешком, в котором слышались какие-то нотки странные.
- Время идти... Одиннадцать часов скоро! - шумно отодвинул свой стул Егорин, выходя из-за стола.
- Идем! - согласился Кочеров, застегивая свое летнее пальто английского фасона из непромокаемой ткани.
Подозвали лакея, расплатились и сошли с парохода. На улице теперь было пусто и тихо. Где-то далеко в стороне дребезжали ночные извозчики, спешившие, очевидно, на пристань, в надежде встретить засидевшихся в буфете гуляк. Резко и оглушительно застучала над самым ухом Кочерова колотушка ночного сторожа, невидимого в темноте.
- Та, та, та, - отшатнулся в сторону Кочеров, - испугал даже!
Нервы его были натянуты до предела!
19. НОВАЯ ЖЕРТВА
Кочеров и Егорин шагали напрямик по темной и безлюдной базарной площади.
- Ну, Ваня, я тебе еще раз повторю, чтобы лучше помнил как и что надо делать. Придешь ты в собрание, первым делом замечай, тут ли он... Следи за ним до конца, но старайся это делать так, чтобы он не заметил.
- Ладно, знаю, ведь я... Что двадцать раз повторять - досадливо поморщился Иван Семенович.
Но Егорин, не слушая его, продолжал.
- А как будет публика выходить, ты пораньше оденься и жди внизу около вешалок... Будто бы ожидаешь кого из знакомых! Гляди в оба: один он пойдет домой, или с кем-нибудь. Если пойдет один, тогда ты иди вперед его и, поравнявшись с первым окном, которое я тебе показывал, остановись на минутку и чиркни спичкой, папиросу начни закуривать... Закурив, пройди вперед за угол соседнего дома и спрячься там в палисаднике... Когда я свистну - беги ко мне я передам тебе шкатулку... Прячь ее под полу и беги на дворянскую улицу. Как из калитки выйдешь, повер-тывай направо и беги к соборной площади... Тут уж иди шагом, спокойно к себе. Лучше всего, пошатываясь немного, песню мурлычь себе под нос, будто пьяный. А ежели иначе, погоня будет, беги что есть духу, сам кричи: держи, дескать! Извозчика бери, у "России" они до утра стоят, кричи ему, чтобы он скорее гнал: обокрали, дескать, меня и воришка впереди бежит, так надо его догнать... Направляй извозчика на Верхнюю Илань и там, где-нибудь в удобном месте, хвати его кастетом по башке, так, чтобы с ног свалился...
Норови ударить прямо по темени. Сам тогда с дрожек долой и направляй лыжи ко мне домой... Понял! Не перепутаешь!
- Ну вот еще! Что я - малый ребенок, что ли.
Они прошли некоторое время молча; затем Кондратий Петрович понизил голос до шепота и замедлил шаги.
- А ежели, в случае чего, неустойка какая выйдет... Шум поднимется, тогда уж тоже не робей.
- Ладно, не сробею! - самодовольно отозвался Кочеров, внутренне, впрочем, не особенно уверенный в себе...
Они шли теперь по большой улице. На углу ямского переулка им встретилась какая-то женщина, одетая бедно, без претензий на моду. Она на минутку остановила наших героев и заговорила хриплым робким и вместе с тем наглым голосом:
- Молодые люди, дайте полтинник на извозчика!
Свет электрического фонаря упал на ее лицо. Впоследствии, спустя долгое время, уже в стенах тюрьмы, Кочерову почему-то все вспоминалось это жалкое и нахальное лицо, грубо накрашенное и помятое. И неотступно стояла в его памяти эта роковая темная и душная ночь...