А если воины умирали, раздавленные лавиной, когда крепко спали после попойки? Шаман в таком случае лишь пожал бы плечами, ничего не сказав. Воины племени Белого Медведя погибли не как мужчины. Зал
Героев будет закрыт для них, и их жалкие души навсегда обречены бродить среди серых теней и холодных туманов Подземного мира.
Месть Тонгора свершилась.
Утренний свет разгорелся на востоке, и в красных лучах зари одна за другой поблекли звезды.
Когда Тонгор убедился, что ни одному врагу не удалось избежать лавины, он отвернулся и подставил лицо лучам восходящего солнца.
Задача была выполнена, и мальчик остался жив.
А теперь - куда же ему идти? В долину своего племени, где остались лишь трупы и пустые хижины, в стенах которых больше никогда не зазвучит радостный смех его отца и спокойные, душевные песни его матери?
Нет. Он не вернется.
Но куда же ему идти? Ни одно другое племя не примет его, потому что жизнь здесь, в землях севера, - жестокая, тщетная борьба за выживание и новый рот означает, что кто-то другой должен остаться голодным.
Его племя погибло. Тонгору некуда было идти.
И тут мальчику вспомнились строки из песни старого воина, которую Тонгор пропел над могилой отца. Мальчик задумался о южных землях, о странах буйных джунглей, что лежат у теплых вод Галфа на юге, за горами Моммара.
Там молодые города нежились под ярким солнцем, там зеленели сады и смеялись девушки. Там жили пылкие короли и принцессы, там шли страшные войны. Там лежали королевства, только и ждущие, чтобы их кто-то захватил. Тонгор подумал о золоте и драгоценностях, плодах, согретых солнечным светом, яростных битвах на зеленых равнинах, о темнокожих женщинах варварских племен…
И тогда он вложил в ножны широкий меч, выпил красного вина, посмотрел на зарю, разгорающуюся над краем мира северных земель. А потом Тонгор - последний воин племени Черного Ястреба - повернулся лицом к югу.
Он скользнул взглядом по склонам утесов и Широким шагом направился вдоль гигантского хребта пурпурных гор, пересекающего весь мир с запада на восток.
Сердце Тонгора наполнилось радостью, потому что ночь закончилась. И, шагая, мальчик прочистил горло и затянул песню воинов своего племени:
Жгучее тропическое солнце старой Лемурии проделало долгий путь, спускаясь с зенита.
Оно уже соскользнуло к земле по куполу небес и теперь умирало в пурпурно-алом тумане, заливая тусклым пламенем весь западный горизонт.
В стране зазубренных, в беспорядке разбросанных скал ничего не двигалось. Тут не было ничего живого, только тени!
Лучи красного солнечного света били вдоль обширного плоского плато. Чернильные тени протянулись от круга камней, стоящих посреди этой пустыни.
Камней было семь, и они были в два раза выше человека - суживающиеся кверху колонны из темного вулканического, грубо отесанного камня. Они стояли кругом на равнине среди обломков скал, и в красных лучах тонущего за краем земли солнца от них протянулись длинные, суживающиеся тени… словно пальцы чудовищной, что-то ищущей руки.
Колдовские знаки были вырезаны на этих монолитах. Однако ныне их едва можно было разглядеть. И в таинственных землях камней и тишины существовал лишь один «глаз», постоянно взиравший на них.
Он возвышался в центре круга колонн и, ловя красные лучи заката, сверкал, словно драгоценный бриллиант.
Это был огромный кристалл неправильной формы, тусклый, затуманенный - огромный зеленый, сверкающий серебром драгоценный камень, такой большой, что взрослый человек не сумел бы обхватить его руками.
Кристалл сверкал девятью сотнями граней. На каждой из них был вырезан знак. Знаки чем-то походили друг на друга, но не было среди них двух одинаковых.
Когда солнце устроило славный закат на западном горизонте, многогранный камень, поймав последние лучи света, чудесно засверкал и заискрился.
В мерцающем свете странные символы на его гранях загорелись сверхъестественным светом, как живые. Словно глаза - холодные, ничего не пропускающие, внимательные, - уставились они на темнокрасные тени.
В ту далекую эру не существовало на земле человека, который мог бы прочитать символы, вырезанные на огромном драгоценном камне, не существовало чар, с помощью которых можно было бы понять затертые веками иероглифы на семи монолитах.