Он проклял себя за трусость, потом послушал тишину. Оцепенев, гадал — теперь куда?
6
Беспощадный телефон вторгается в чтение, набрасывается на Сьюзен в лесу. Это Арнольд отзванивается из нью-йоркской гостиницы. У нее заходится сердце. Говорит, что любит ее, как будто думает, что без этого нельзя. Двухминутный нескладный разговор с нервными паузами, — чужие люди, женатые двадцать пять лет. Его собеседование завтра. Запиши: Вашингтонский институт кардиологии. Все говорят «Вики». Должность директора. Когда она кладет трубку, ее колотит, как после ссоры, хотя никакой ссоры не наблюдается. Ей ведь должно полегчать, правда?
Тем временем Тони Гастингс стоит один на травянистой дороге в лесу — она забыла про это из-за какого-то телефонного звонка. Она тонет в диване, пробует снова войти в Эдвардов лес, но ее все еще бьет дрожь от звонка Арнольда. Она читает следующий абзац, и в голове у нее ничего не остается. Пробует еще раз.
Думай, сказал он. Ты не думаешь. Куда идти? Ведь если это была его машина? А Лору и Хелен он в последний раз видел в ней. И если Лора и Хелен были в ней сейчас? Мистер, тебя жена зовет.
Думай. Зачем парням в его машине ехать на то уединенное место, где они его оставили. Они везли к нему жену с ребенком. Он должен был их ждать. В траве, там, где его бросили. Вместо этого — он тут: малодушно спрятался за валуном, не вышел к ним. Лора и Хелен ждали его в машине, а он не пошел. И они поехали дальше, глубже в чащу, с похитителями, преданные, брошенные. Стыд, за ним боль, словно он отрекся от них и потерял их навсегда.
Иди за ними. Торопись. Он посмотрел туда, куда они уехали, откуда он пришел. Невозможно, он не может двинуться. Никаких слов, это инстинкт, как тот яркий свет, которым вспыхнуло «прячься». Ты сошел с ума, сказал он.
Какие-то слова, объяснявшие, почему он не может идти, все же последовали. Их там нет, гласили они. Ты пойдешь за Рэем и Турком, обратно в их садистские лапы. И опять выпутывайся как хочешь. В машине были всего две головы, Рэя и Турка.
Он развернулся и пошел прежним путем. Дорога стала легче — шире, меньше ям и камней, не так напирал подлесок. Но он волок за собою тяжкую цепь скорби, тянувшую его назад. Он протестовал. Он сказал: если бы они были в машине, они бы тоже звали его. Она бы сказала: «Тони?»
Он пошел быстрее, рассуждая. О злом умысле, сказал он, говорило то, что они пытались тебя выманить. Это говорило и о глупости: неужели они думали, что сумеют обдурить тебя, если выключат фары и двигатель, что ты подумаешь, будто их нет — после грома и молнии, с которыми они появились?
Ему показалось, что они идут по его следу, таясь в темноте. Приближаются. От этого он пошел еще быстрее. От этого он задумался, зачем они поехали туда, как будто впервые задавшись этим вопросом. Да, сказал он, почему? Что такого на той полянке, чтобы одному из них меня там оставлять и потом привозить остальных?
Явка? Убежище? Он искал объяснений, но ум противился этому усилию. Вернулись за ним? Он отверг эту мысль, когда они заметили его у дороги, а потом уехали. Последовали еще вопросы — он не знал, что они у него были. Вопрос о том, что это все-таки за игра. Угон? Может быть, в лесу есть место, где они хотят на время спрятать его машину. Ладно, это гипотеза, но зачем они тебя туда отвезли?
Чистая злобность, садистское возбуждение, вот и все, сказал он. Тупая бесовская радость разделить семью, растасовать ее по дебрям подальше друг от друга — насколько позволит ночь. Посмотреть, сколько они будут друг друга искать. Что-то в этом роде. Были и худшие варианты.
Были. Он знал это, знал точно, его ум привык осмыслять самое страшное, крайности. Его жизнь была вереницей неслучающихся катастроф. Ведь если в машине действительно были только Рэй с Турком, то где Лора и Хелен?
У него в мыслях по-прежнему был несуразный образ полицейского участка, его жены и дочери за столом, с кофе, в ожидании новостей, но нет, вместо него явился другой образ, образ трейлера над поворотом лесной дороги с тусклым светом за оконной занавеской. Трудно было удержаться от слез во время этой речи, которая теперь звучала как мольба, на манер молитвы. Если изнасиловали, молился он, если так случилось, что изнасиловали, Боже, пусть это будет самое страшное, пусть не будет ничего страшнее.