— Хорошо, — сказал он. — Поехали.
И вот они ехали — мчались по шоссе в медленно сходивших сумерках, минуя фабричные города, плавно вписываясь на скорости в изгибы дороги, по длинным ее подъемам и спускам, мимо пашен, и закатывающееся позади солнце вспыхивало в окнах ферм среди высоких лугов перед ними. Все трое, упоенные новизной, делились восторгом от красоты пейзажа в этом угасании дня, в этих косых солнечных лучах, подкрасивших и преобразивших желтые поля, зеленые леса и дома изменчивым свечением; асфальт тоже менялся — в зеркале серебряный, по ходу — черный.
В сумерках они остановились заправиться, а когда вернулись на дорогу, папа Тони увидел впереди на обочине автостопщика, по виду бродягу. Он начал разгоняться. Автостопщик держал в руках табличку с надписью: «Отбангорьте».
Дочка Хелен закричала ему в ухо:
— Ему в Бангор, папа. Давай подвезем.
Тони Гастингс прибавил газу. Автостопщик с длинной светлой бородой имел на себе комбинезон без поддевки и хайратник. Он проводил Тони взглядом.
— Ну папа.
Он оглянулся, чтобы убедиться — дорога свободна.
— Ему надо было в Бангор, — сказала она.
— Ты хочешь провести в его обществе двенадцать часов?
— Ты никогда никого не подвозишь.
— Чужие люди, — сказал он; он желал предостеречь Хелен против опасностей этого мира, но все равно получилось занудство.
— Не всем так хорошо живется, как нам, — сказала Хелен. — Тебе не стыдно их бросать?
— Стыдно? Ни капли.
— У нас есть машина. У нас есть место. Нам по пути.
— Ох, Хелен, — сказала Лора. — Не будь ребенком.
— Мои школьные приятели ловят машину до дома. Что бы они делали, если бы все были такие, как ты?
Недолгая тишина. Хелен сказала:
— Этот парень был очень милый. По нему видно.
Тони припомнил бродягу и развеселился:
— Который хотел меня отбангорить?
— Папа!
От наступавшей ночи веяло бесшабашностью, авантюрой, неведомым.
— Он держал табличку, — сказала Хелен. — Это было вежливо, он поступил предупредительно. И у него была гитара. Ты что, не видел гитару?
— Это была не гитара, а автомат, — сказал Тони. — Все бандиты носят автоматы в футлярах для инструментов, чтобы их принимали за музыкантов.
Жена Лора положила ему руку на затылок.
— Он был похож на Иисуса Христа, папа. Ты что, не видел, какое у него благородное лицо?
Лора засмеялась.
— Каждый, кто отпустил бороду, похож на Иисуса Христа, — сказала она.
— Я об этом и говорю, — сказала Хелен. — Если он отпустил бороду, значит, он свой человек.
Лорина рука на его затылке и посередке, меж ними — голова Хелен, приникнувшей с заднего сиденья к переднему.
— Папа?
— Да?
— Это ты неприлично сейчас пошутил?
— Ты о чем?
Ни о чем. Они молча ехали в темноту. Потом дочка Хелен запела костровые песни, мама Лора стала ей подпевать, даже папа Тони, который не пел никогда, добавил басу, и они с музыкой проследовали по грандиозной пустой трассе до штата Пенсильвания, а краски все сгущались и наконец слепились во тьму.
Затем была настоящая ночь и Тони вел в одиночестве, никаких голосов — только шум ветра, заглушавший шум мотора и колес; его жена Лора молча сидела в темноте рядом с ним, а его дочь Хелен скрылась на заднем сиденье. Машин было немного. Редкие огни на встречной мерцали сквозь деревья на разделительной полосе. Иногда, когда полосы расходились, огни шли вверх или вниз. На своей полосе он время от времени видел красные огоньки машин впереди, порой в его зеркале возникали фары и его нагоняла легковушка или грузовик, но потом дорога надолго пустела. Ничего не светилось и по сторонам от дороги — он не видел, что там, но воображал сплошной лес. Он радовался, что защищен от дебрей машиной, и что-то напевал про себя; через час он думал выпить кофе, а пока что наслаждался хорошим самочувствием, бодрый, сосредоточенный — в темной рубке своего корабля со спящими пассажирами. Он радовался, что не взял автостопщика, радовался любви своей жены и веселому нраву своей дочери.
Званием автомобилиста он гордился и на дороге был склонен к фарисейству. Он старался держаться 65 миль в час. На длинном подъеме он увидел две пары задних фар рядом друг с другом, они закрывали оба ряда. Одна машина пыталась обогнать другую, но не могла, и ему пришлось убавить скорость. Он перестроился в левый ряд за обходящей. Пробормотал: «Давай, поехали», — ибо как автомобилисту ему была присуща и невыдержанность. Тут ему пришло в голову, что левая машина не пыталась обогнать другую, а вела с нею беседу — и действительно, обе машины ехали все медленнее.