Как ему сказать, как смягчить признание? Чего она боялась? Ранить его чувства? Усугубить его подавленность? Толкнуть его к самоубийству? Ладно тебе, Сьюзен, не изображай уж такую добродетельность. Потерять его? Скорее — потерять лицо. Положение в доме. Он увидит ее в новом свете. Не говоря уже собственно о скандале, о бедламе, который начнется, если чувства вырвутся наружу.
Надо хотя бы заранее представлять, как будешь действовать. Она намеревалась не отходить от Эдварда. Любить его, поддерживать, быть смиренной. Идти на приступ, когда он окажется всего уязвимее: лежа раздетой рядом с ним в постели, накручивая волосы на нос, когда он отвлечется от своего наваждения и ему станет полегче. «Эдвард, любимый, я должна кое в чем признаться». Нет, не так в лоб. Сгладить: «Эдвард, дорогой, допустим, твоя жена…» И не так.
Не идти ни на какой приступ, окутать его любовью так, чтобы, пока она не скажет, он был уверен, что она просто не может сказать ничего плохого. За ланчем подойти к нему сзади, прижаться щекой к его щеке со словами: «Эдвард, милый мой, как же я тебя люблю».
Лучше всего — невзначай, посреди постороннего разговора. День за днем она наблюдает за Эдвардом и понимает, что он — говоря, жуя, держась за голову, стеная, рыгая — все еще не знает. Серьезная перемена впереди, последствия еще наступят.
Легче всего признаться, когда ты из-за чего-то рассердишься, — тогда инерция обиды сработает против его боли. Так в конце концов и вышло: посреди спора о писательстве, которое стало единственной темой их разговоров. Она сказала: «Господи, оставался бы ты на юридическом». Его ответ: «Когда ты так говоришь, ты как будто мне изменяешь».
Она огрызнулась: «Да ты понятия не имеешь, как бы это было».
Эдвард, с нажимом: «Хуже быть бы не могло».
Не могло? И она рассказала. Без озлобления. Как только увидела, что это тот самый случай, ее настрой сделался смиренным и печальным. И все же она рассказала и завершила словами: «Но все кончено, продолжения не будет, я не влюбилась».
Эдвард-ребенок. Распахнутые глаза, которые она впервые видела такими большими. Безропотные вопросы: кто? где? ты хочешь развода? это того стоило?
Он стонал, потягивался, ходил по комнате, примеряя разные реакции. «Что мне делать? — спросил он. — Как мне себя вести?»
Так она помнит. Он не рассердился. Он все просил ее повторять, что развода она не хочет. Он не осмелился спросить, любит ли она его, и она сама сказала, что любит.
Теперешняя Сьюзен думает, что ее признание его взбодрило. Дало передохнуть от депрессии. В следующий постельный раз ему, кажется, нравилось думать о неназванном любовнике, парящем где-то над ними. Ему достало такта не просить ее проводить сравнений. Она посчитала, что разрушила стену, которой не замечала, пока та не исчезла. Теперь мы знаем друг друга лучше, подумала она. Не такие уж романтики, слабее, чем нам казалось, — наверное, хорошо, что мы это знаем. Их брак теперь будет крепче, подумала она, веря, что этому рада.
4
В саге официальных воспоминаний Сьюзен имеется провал протяженностью почти в год, прошедший между возвращением Эдварда из леса и ее свадьбой с Арнольдом. Оглядываясь, она видит это время пустым. Совершенно бессобытийным оно быть не могло. Должны были быть ежедневные поездки в колледж — снежные виды, улицы в талой каше. Еще — покупка продуктов, уборка, готовка для Эдварда. И приступы дурного настроения, пререкания, кино, друзья иногда. Она вспоминает их квартиру: темные стены, маленькая кухня, спальня с книгами на полу и окном в переулок.
Причина блокировки памяти — в том, что этот этап подводил к революционным переменам. Арнольд готовился сменить Эдварда и ввести новые законы, ценности, знамена, всё. Новый режим переписывает историю, чтобы защитить себя, — и времена Эдварда были погребены, подобно «темным векам». Лишь теперешнее возвращение Эдварда напомнило Сьюзен о том, что там было скрыто, и заставило переписать старую сагу с помощью творческой археологии.
Перечитывая эту сагу, Сьюзен любопытствует — в свете ли позднейшего времени этот промежуток кажется столь тоскливым, или он действительно таким был. Насколько темными были «темные века»? Она исправно задавалась этим вопросом. Сага отмечает перемену в Эдварде. Нервный и ядовитый, раздражительный, ироничный дальше некуда. Странные неприятные шутки. Читая газету, он глумился над политиками, авторами писем в редакцию, колумнистами, экспертами. Критиковал и высмеивал ее коллег, как бы не совсем отождествляя ее с ними.