— Скажи мне, — бормочет Алина напротив его губ. Мысли путаются, вихрятся и куда-то уползают, но она заставляет себя закончить вопрос. — Как долго может продержаться сердцебит?
Ей кажется, что его губы дрогнули в подобии улыбки, но когда она приоткрывает веки, то видит только холодный блеск в его глазах. Он качает головой, и несмотря на тяжелое дыхание и капельки пота на лбу, его голос звучит на удивление ровно:
— Потаскушка.
— Кровопускатель, — но заезженное оскорбление не приносит долгожданного облегчения. Алина отпускает его, позволяет себе завалиться назад и облокотиться на столешницу. На лице Ивана заходили желваки от недовольства, но она демонстративно закрывает глаза и запрокидывает голову, концентрируясь на движениях сердцебита. Ей было нужно быстрее, глубже, но она не будет его умолять.
Вместо этого она небрежно бросает:
— Ты и с ним такой же скучный? Безэмоциональный. Деревянный. Не удивительно, что он не взял тебя с собой и оставил здесь.
— Замолчи! — от рыка Ивана по коже пошли мурашки. Ей хотелось посмотреть на его лицо, но она заставила себя держать глаза закрытыми. Он — всего лишь игрушка.
— Или что? Побежишь писать письмо своему хозяину, чтобы пожаловаться на меня? Как собачка, которую прогнали прочь, а она продолжает возвращаться за подачкой… Аххх!
Алина вскрикнула, когда Иван резко вошел в нее, насадив на полную длину. Он замер, наслаждаясь зрелищем, как по телу девушки прошла судорога. Она распахнула глаза, наполненные страхом и болью. Непроизвольно попыталась свести ноги, уперлась острыми коленками ему в бока. На секунду их взгляды встретились — полные ненависти и желания, мольбы прекратить и приказа не останавливаться — а затем она снова прикрыла глаза, на зло ему. Иван медленно вышел из нее, почти до самого конца, подождал, пока заклинательница Солнца не посмотрит на него сквозь опущенные ресницы. Смотри на меня, когда я в тебе. Я хочу видеть, как ты сдаешься и подчиняешься мне.
В его ушах стучало ее сердцебиение. Нестабильное, и такое учащенное. Он мог заставить ее сердце остановиться, всего лишь сжав пальцы. Мог пережать ей сонную артерию, перекрыв тем самым мозгу доступ к кислороду. Смотреть, как она судорожно хватает ртом воздух, пока губы не посинеют. Так просто сыграть в бога и убить человека. Так просто убить ее…
При следующем толчке Алина выгнулась, приподнимаясь над столом. Сердцебит дразнил ее, отдав предпочтение не ритмичным, а рваным толчкам, отчего по ее телу проходила волна дрожи. Она не могла подготовиться, не зная, каким будет этот раз: медленным или резким, недостаточно глубоким или наполняющим до конца. Его хаотичные движения сводили с ума и вынуждали хотеть большего. Глубже, быстрее, резче.
А затем все прекратилось. Алина смотрела на куполообразный потолок зала, слышала неровное дыхание Ивана, но не чувствовала ничего. Она едва-едва ощущала, как он толкается в нее, но все неприятное ощущение внизу живота от первого раза ушло вместе с волнами наслаждения. Лишь посмотрев на его ухмылку и горящие от превосходства глаза, она поняла.
— Ты, — выдохнула Алина. Она машинально дернулась, когда он рывком притянул ее к себе, скользя в нее, но она не ощущала ничего, кроме пустоты. Внутри себя, в голове, по всему телу. Словно ее тело больше ей не принадлежало. — Что ты сделал?
— Что такое, Старкова? Не нравится? — дыхание Ивана было тяжелым, хриплым.
Алина задумалась, почему же он не применяет свою силу к самому себе? Или же ему было трудно одновременно контролировать и свое тело, и ее? Как давно он контролирует ее, дергая за невидимые ниточки? Не поэтому ли ей все было мало?
— Не нравится? — повторил Иван свой вопрос. Живот на секунду пронзила острая боль, как от укола кинжалом. Алина мотнула головой в полуотрицании, полусогласии. — Ты принадлежишь ему, и кончать будешь только с ним.
— К тебе, как к его карманной собачке, это тоже относится? — процедила Алина. Ее ломало от неполученной разрядки. Она была готова рвать и метать от разочарования. Нет. Она хотела проломить Ивану череп, а затем собрать кусочки воедино. Хранить его череп в дальнем ящике стола и лишь иногда доставать его оттуда, чтобы посмотреть в глазницы, в которых никогда больше не вспыхнет огонь ненависти, на губы, которые больше никогда не изогнуться в ухмылке.
В этот раз Иван не повелся на оскорбление. Он хищно улыбнулся, не догадываясь о мыслях Алины, и повращал бедрами — движение, которое могло принести ей удовольствие, если бы она по его желанию не потеряла чувствительность. Церемониться с ней дальше больше не было нужды. Удерживая девушку в этом состоянии, Иван толкнулся в нее еще несколько раз — жестко, и даже немного сожалея, что не может услышать ее крик. Он вздрогнул, когда по телу волнами прошла судорога, и оставался в Алине, пока его дыхание не пришло в норму. Его заводила ее ненависть, ее злость и недовольство, что он кончил и лишил ее возможности последовать за ним.
Он позволил себе в последний раз изучить ее тело. Скользнул взглядом по взлохмаченным каштановым волосам, припухшим и кровоточащим губам. Проступающим синякам на шее, руках. Торчащим и помнящим ласку соскам, плоскому животу, нервно подрагивающему после того, как Иван заставил его мышцы сжаться в болезненной судороге. По следам от его пальцев на бедрах, своему члену, который все еще обхватывали стенки ее влагалища. Иван ухватился за воспоминание о том, как в ней узко и влажно, надежно спрятал его среди прочих воспоминаниях о сексе с другими. И только потом он отстранился и вернул брюки на место.
Алина не шевельнулась, продолжая лежать на столе, на подобии бесчувственной куклы. В некотором роде, так и было.
— Советую привести себя в порядок, — Иван двинулся прочь из комнаты. Ни обнаженная девушка, ни приказ Дарклинга его больше не волновали. — Скоро ужин.
Он вышел за дверь и быстрым, уверенным шагом направился в свою комнату, чтобы смыть запах пота и секса. Рубашка противно липла к спине, нижнюю губу слегка саднило от ее укуса. Ивану хотелось скорее смыть ее с себя и больше не думать о том, что только что натворил, но когда он закрыл глаза, стоя в маленькой ванной в своей комнате, то обнаружил, что не может не думать о святой.