— Ну, об этом во всех учебниках написано. Но вот одну интересную историю мне действительно рассказали. Когда я учился в институте, у нас была лаборантка Миля Петровна. Миля — это от Меланьи, что в переводе значит черный, злой. Но она, напротив, была рыжая и добрая. Во время войны она работала в госпитале санитаркой. Ухаживала за самыми безнадежными ранеными. У некоторых было заражение крови, другие могли лишиться ног, потому что микробы вызвали у них гангрену. Это, когда у человека происходит необратимое нагноение ран.
Так вот, однажды в этот госпиталь приехали сотрудники Ермольевой и стали делать этим больным уколы пенициллина. Все очень волновались. Ведь пенициллин проверялся на людях первый раз! Разъезжались ночью по домам, а спать не могли. Думали, что будет утром. Вдруг раненым станет хуже. И вот, я уже не помню на какой день (но недели точно не прошло!), их срочно вызывают в госпиталь раньше, чем обычно. Они вбегают в палату к тем, у кого начиналась гангрена, а бойцы встречают их, стоя у кроватей.
Понимаешь, Антон, спасли этим мальчикам и ноги, и жизни!
А теперь, Шехерезада прекращает дозволенные речи, потому что ей тоже нужно сделать что- нибудь полезное для науки.
— Шехерезада, это кто? — потихоньку спросил Тонька у Елизаветы, отойдя от стола Леопольда Яновича.
— Сказку про «Синдбада- морехода» или «Али- бабу и сорок разбойников» знаешь?
— Мультики смотрел.
— Так вот, эти сказки рассказывала султану по ночам прекрасная пленница Шехерезада. Утром она должна была замолкать.
— И что?
— Ну, не тупи! Короткевич тебе образно говорит, дескать «делу время, а потехе час». Хоть это ты понимаешь?
— Да, — вздохнул Тонька. — Ты сейчас тоже, как эта… пленница, замолчишь?
— И я, — подтвердила Елизавета. — Давай, ставь эти банки на полку. Мне тоже работать надо, хотя вряд ли обо мне в учебниках напишут. Я буду в науке скромным рядовым бойцом. Но запомни, Тонька, они тот самый питательный субстрат, на котором вырастают яркие цветы открытий!
— Что- что ты там вещаешь, Лизавета? — откликнулся Иван Климович со сдержанным смешком в голосе. — О каком ты это субстрате? О гумусе или…? Чем там розы удобряют?
— Вот всегда вы так! — обиделась Курочкина. — Все в «низкие истины» превращаете. Нельзя так при молодом поколении!
И посмотрела в сторону Антона.
Это было в четверг, а в пятницу Тонька дождался, когда Курочкина и Иван Климович устроили внеплановое утреннее чаепитие по поводу аварийного отключения батарей центрального отопления, и спросил:
— А Левенгук эти самые … гифы… видел в свой микроскоп?
Елизавета, отхлебнув немного любимого чая с бергамотом, поставила кружку на стол и стала греть об нее замерзшие пальцы.
— Вот сдался тебе этот Левенгук! Микроскоп, кстати, не он первый изобрел!
Иван Климович, я правильно говорю?
— В общем, да. По- моему, его сконструировали лет за пятьдесят до Левенгука. Несколько его соотечественников. Независимо друг от друга. И даже Галилео Галилей смотрел не только на далекие миры, но и, так сказать, под ноги… на грешную нашу Землю с ее фауной и флорой.
Антон, ты слыхал о Галилее?
— Ага… по СТС. Там про щекотку интересно, про пальцы, про джолли- джамперы, на которых прыгыют…
— Иван Климович! — засмеялась Лиза. — Это Тонька о передаче «Галилео» с ведущим Пушновым говорит. О Галилео Галилее он факт ничего не знает.
— Ну, так просвети его. Кстати, все упомянутые микроскопы были сложными, то есть состояли из двух совмещенных линз. Такой же был у
Роберта Гука из Королевского научного общества в Англии. Он потом еще долго возился со своим прибором, чтобы добиться с двумя линзами того увеличения, которое давала одно стеклышко Левенгука. Трудно представить, но его линза в несколько миллиметров, изготовленная вручную, увеличивала предметы в триста раз!
— А я во сколько раз свой гриб увеличил? — спросил Антон, затаив дыхание.
— А какими объективом и окуляром ты пользовался?
— Сорок и десять, — сказала за Тоньку Курочкина.
— Ну, вот. Умножим сорок на десять. В четыреста раз. Вполне сопоставимое увеличение с тем, которое достигалось Левенгуком, — ответил Иван Климович.
— А как он вручную такие крохотные стеклышки шлифовал?! — спросила Елизавета. — Их же в пальцах не удержишь!
— Мне кажется, он расплавлял стеклянную палочку, ну а как потом обрабатывал застывшие капельки история умалчивает, — сказал Жуков. И прибавил, немного погодя:
— И все- таки главное не в шлифовальном мастерстве Левенгука. Поразительно, но он не испугался того, что увидел через свои стеклышки. Это был простой и очень религиозный человек. Мог не поверить своим глазам, подумать, что это искушение от дьявола и выбросить линзы. А он не только открыл мир невидимых «зверушек» для себя. Он сумел рассказать о них другим. Нашел приятеля, который латынь знал и уговорил писать за него письма в английское Королевское научное общество. Сам он знал только голландский язык. Но рисунки отсылал свои собственные. Очень точные.