Солдаты упорно трудились, разбивая лагерь в кокосовой роще. Дождь падал строго вертикально, не колеблемый ветром. Метрах в четырехстах отсюда сквозь пелену дождя виднелось солнце, ярко освещающее бесконечные кокосовые рощи. А здесь дождь лил как из ведра — большими, крупными каплями, такими частыми, что казалось, будто с неба упала сплошная завеса воды. Все, что не успели накрыть, за несколько секунд промокло насквозь. За несколько минут дождь затопил весь участок. О плащах нечего было и думать — такой дождь промочил бы их тут же. Промокшие до костей, измотанные переходом солдаты третьей роты топали по участку, превращая его в море жидкой грязи, и делали все что нужно для устройства лагеря. Выбора у них не было.
На душе было так мерзко и так скверно, что все это вдруг вылилось в какое-то судорожное, бурное веселье. Правда, веселье это было притворным и жалким, потому что люди не могли забыть мертвых, умирающих и раненых во время воздушного налета, и, может быть, именно поэтому паясничанье и хохот дошли до высшей точки, граничащей с истерикой. Некоторые менее осмотрительные солдаты, забыв, что даже рабочую одежду надо стирать, садились в грязь и скользили по ней, как ребятишки по снегу. Однако все это в конечном счете не ослабило ту мучительную напряженность, в которой пребывала рота. Веселье замерло, а волнение осталось. Весь этот рев, хохот и катанье по грязи нисколько его не уменьшили. А дождь не переставал.
В кухонной палатке, которую только устанавливали, когда пошел дождь, Сторм, отчаянно ругаясь, пытался разжечь огонь в полевых кухнях отсыревшими спичками. Сухих спичек ни у кого не было, а ведь если ему не удастся разжечь кухни, вечером не будет горячей пищи. Но Сторм твердо решил, что ужин будет. Наконец ему удалось развести огонь с помощью взятой у кого-то зажигалки, хотя это и было рискованно: он знал, что может довольно серьезно обжечь руку. Так и вышло. Обернув руку полотенцем и приказав просушить спички над горящей печкой, он, превозмогая боль, продолжал работать, гордясь собой значительно больше, чем посмел бы признаться вслух. Он покажет этим бездельникам, кто их кормит! Никто и никогда еще не смел сказать, что Сторм не накормил своих ребят.
После тщательной проверки обнаружилось, что выделенные роте восьмиместные палатки для личного состава вместе со складными койками не прибыли с корабля. Когда сержант Уэлш, ухмыляясь, с явным удовольствием сообщил эту новость, капитан Стейн не сразу решил, что делать. Это была одна из тех небольших неполадок, которых всегда можно ожидать, когда большие группы людей стараются совместно выполнить сложную операцию. Надо же было случиться, чтобы именно в этот день и в этот дождь на него свалилась такая большая неприятность, думал Стейн. В создавшейся ситуации он мог принять одно-единственное логичное решение: распаковать ранцы и достать плащ-палатки, и Стейн отдал именно такое распоряжение. Логичное или нелогичное, все равно это было нелепое распоряжение, и Стейн мучительно это сознавал. Он сидел с непокрытой головой в только что установленной, сравнительно сухой палатке ротной канцелярии, насквозь промокший и продрогший, и рылся в вещевом мешке в поисках сухого обмундирования, когда вошел Уэлш. Увидев в ответ на свое распоряжение презрительную усмешку на мокром лице Уэлша, он забыл свою политику отеческой терпимости в отношении безумного первого сержанта.
— Черт побери, сержант, я сам знаю, что это нелепое распоряжение! — закричал он. — А теперь отправляйтесь и передайте его солдатам. Это приказ!
— Слушаюсь, сэр, — осклабился Уэлш, небрежно отдал честь и вышел с довольной, презрительной ухмылкой.
Солдаты, сгорбившиеся под дождем, выслушали распоряжение с бесстрастными лицами и без особых замечаний приступили к делу.
— Он чокнутый! — проворчал Мацци, обращаясь к Тиллсу, стирая воду с лица и разбирая колышки для палатки. — Чертов псих! — Они размещались вместе, и Тиллс, сидя под дождем на двадцатилитровой канистре, застегивал половинки палатки. Он ничего не ответил. — Что, разве неправда? — настаивал Мацци; он уже разобрал колышки и начал разматывать веревки. — Разве неправда, черт его раздери? Эй, Тиллс!