Вайолет перестала покупать газеты и журналы, стала читать те, что оставались после О и Мо, экономила на помаде. Курение сократила до трех сигарет в день. А на ужин довольствовалась сардинками с подсушенным хлебцем или жареной килькой – цены на мясо кусались. Вайолет почти никогда не завтракала, предпочитала просто кусочек румяного хлеба с повидлом, но поскольку теперь за это тоже надо было платить, она заставляла себя есть сваренное в мешочек яйцо, которое ей каждое утро подавала миссис Харви, после чего на работу являлась, чувствуя тошноту и слабость. Раз в неделю она ходила в кино – уступка единственной слабости – и в этот день вообще почти ничего не ела. Первый фильм, что она посмотрела в Уинчестере, назывался «Почти медовый месяц», там мужчина за двадцать четыре часа должен был познакомиться с женщиной и жениться на ней. Смотреть на экран Вайолет было неприятно и мучительно, даже захотелось уйти из зала на середине картины, но там было так тепло, да и жалко стало потраченных денег, ведь на них она могла поесть…
Каждое воскресенье Вайолет садилась на поезд и ехала в Саутгемптон, чтобы сходить с матерью в церковь, деньги на билеты она тоже брала из своих тающих сбережений. Миссис Спидуэлл и в голову не приходило предложить дочери оплачивать дорогу туда и обратно. О деньгах с Вайолет она вообще не заговаривала, как, впрочем, и о работе или Уинчестере, о том, как ей живется на новом месте, поэтому поддерживать разговор с матерью было непросто. Более того, миссис Спидуэлл весь день только ворчала и жаловалась на жизнь, словно всю неделю копила недовольство, чтобы в воскресенье вылить его на дочь. Когда рядом не было Тома с Эвелин и детьми, Вайолет находила отговорку, извинялась и уезжала пораньше, мучаясь в душе от собственной дерзости и чувства вины перед матерью. Потом сидела у себя в комнате, читала какой-нибудь роман – она с трудом пыталась осилить произведения любимого отцом Троллопа[2], – или шла гулять по заливным лугам у реки, или же успевала зайти к концу вечерни в Кафедральный собор Уинчестера.
Всякий раз, когда Вайолет вступала в собор через главный вход под Большим западным окном и видела перед собой длинный неф и огромное пространство над головой, ограниченное великолепным сводчатым потолком, ей казалось, будто над ней нависает груз всех девяти веков жизни этого здания, и сразу хотелось плакать. Это было единственное место в городе, специально построенное для того, чтобы вкушать здесь духовную пищу, и где Вайолет реально чувствовала, что, пребывая здесь, она духовно насыщается. И вовсе не обязательно от церковных служб и обрядов, которые, если не говорить про вечерню, были довольно шаблонны и всегда одинаковы. Впрочем, и многократное повторение одного и того же в духовном смысле тоже действовало благодатно. Но главное было в том, что ее всегда охватывало благоговейное чувство просто от пребывания здесь, от сознания того, что в этом храме на протяжении многих столетий его существования молились тысячи и тысячи разных людей. Всем им необходимо было иметь такое место, где хоть на время можно обрести свободу, отбросить одолевающие их повседневные заботы и тревоги о том, чем зимой заплатить за уголь для печки, где достать денег на новое пальто, и размышлять о вечном, о великих проблемах жизни и смерти.
Вайолет любила этот храм и за его более осязаемые особенности: цветные витражи в окнах, изящные сводчатые потолки и арки, резные орнаменты, старинные облицовочные плитки с рисунками, искусно сработанные усыпальницы епископов, королей и представителей других благородный фамилий, изящно раскрашенные выпуклые орнаменты, покрывающие места соединения между каменными ребрами арок на высоком потолке. Во всем этом чувствовалась мощная энергия, вложенная трудом их создателей на протяжении долгой истории храма.
Как и большинство не очень длинных церковных обрядов, вечерню служили на клиросе. Мальчики-певчие с тщательно вымытыми шаловливыми личиками сидели на своих отдельных скамьях, прихожане на своих, расположенных рядом со скамьями пресбитерия. Вайолет подозревала, что набожные прихожане, регулярно посещающие церковь, вечернюю службу, по сравнению с воскресной утреней, считают поверхностной. Но Вайолет предпочитала музыку полегче, чем ревущий и рокочущий орган, и проповеди покороче и попроще, чем во время утрени, когда прихожан всячески стращают небесными карами. Сама она не молилась и к молитвам не прислушивалась – все молитвы ее пропали на войне вместе с Джорджем, Лоренсом и целым поколением молодых и здоровых мужчин. Но когда Вайолет сидела на скамье на клиросе, ей было очень приятно смотреть вверх на арки из резного дуба, украшенные листьями, цветами и фигурками животных и даже изображением Зеленого человека[3], усы которого превратились в густой лиственный орнамент.
2
3